Архитектор и монах

Женщину не исправишь, не переучишь. Можно быть, как она. Или убежать.

Вот я все время убегал.

Но ведь не убежишь. Кто знал, что женщина по фамилии Браун – нет, не госпожа Браун, моя бывшая квартирная хозяйка, которую я вспоминал на тюремной койке, а ее однофамилица, маленькая смешная чиновница – так подействует на меня. Никто не знал. Я не знал, во всяком случае. А в Провидение я не верю. Просто так вышло – что я не смог убежать от женщины. Хотя и прибежать к ней тоже не сумел.

Через полгода, но уже в тридцать восьмом году, в феврале, министр государственной безопасности был уволен, потом арестован, потом расстрелян. Почти все дела, которые шли при нем, были тут же пересмотрены. Я это узнал потом, когда вышел.

Ко мне пришли в камеру, отвели в кабинет к следователю.

На стене висел уже другой портрет. Не тот, который висел полгода назад, когда меня в первый раз допрашивали. Такой же скуластый и курносый крестьянин во френче с генеральскими звездами на широком воротнике – но другой, совсем другой, я прекрасно запомнил того! Я сразу все понял, хотя никто мне не приносил газет в камеру, и радио туда не было проведено.

Следователь тоже был другой. Он спросил:

– Вы признаете, что вели антигосударственную агитацию?

Я, разумеется, ответил:

– Нет, не признаю.

И далее:

– Вам известно, что на вас был направлен донос?

– Да, мне об этом говорил следователь.

– Донос признан заведомо ложным, подозрение с вас снято.

– Я рад, что следствие установило истину. Меня выпустят на свободу?

– Разумеется. Вас проводят. Вещи получите на складе. Вот квитанция.

– Благодарю вас, господин лейтенант.

– Можете называть меня товарищем.

– Спасибо, товарищ лейтенант.

– Разъясняю. Вы имеете право подать иск против доносчика. Хотите?

– Я его прощаю. Я полагаю, что он скорее жертва.

– Вот как?

– Его затянула общая атмосфера подозрительности.

– Как-как?

Я поднял глаза к портрету нового министра госбезопасности и сказал:

– Атмосфера излишней, чрезмерной, вредной подозрительности, которую насаждал бывший министр, оказавшийся врагом партии и народа.

– Верно. Вы благородный и политически зрелый человек.

Он встал из-за стола.

– До свидания, товарищ лейтенант, – сказал я.

– Прощайте, товарищ Гитлер, – он усмехнулся и четко выговорил: – Прощайте. Именно так. Вы тоже должны сказать мне вот это самое слово, – я молчал растерянно. – Ну, скажите же! Такая примета.

Потом я узнал – работники похоронных служб и сотрудники госбезопасности никогда не говорят “до свидания”. Они всегда говорят “прощайте”. Именно так. Из хорошего отношения к своим клиентам. И в самом деле, зачем человеку желать нового свидания с гробовщиком или следователем тайной полиции?

– Прощайте, товарищ лейтенант, – сказал я.

После этого разговора я почувствовал себя физически грязным. Вроде бы я ничего такого особенно подлого не сказал. Ну, про “врага партии и народа”. Во внутренних самооправданиях это могло сойти за цитату из газетной статьи. Лейтенант был приятным человеком. Но все равно. Гадость. Липкая, потная, пугливая гадость. Хотелось вымыться с мылом, с головы до ног.

Весело насвистывая, я поднялся на свой третий этаж. Дверь в мою квартиру была опечатана. То есть заклеена неширокой бумажной лентой с печатью. Ключи у меня были в кармане. Я сорвал эту бумажку, отпер дверь, вошел в квартиру, разделся догола прямо в прихожей и пошел в ванную.

Воды не было. Текла жалкая струйка, потом и она перестала. Кап-кап-кап.

Я набрал эти капли в ладонь и смыл пот со лба. Протер подмышки. Постарался намочить – вернее, слегка увлажнить – полотенце. Прошло минут пять. Полотенце стало немножко сырым. Обтер этим полотенцем все тело. Стало чуточку легче.

Пока рабочий день не кончился, я пошел в квартирное бюро.

Я знал, что в этом бюро были страшно злы на меня, а также на полицию безопасности, потому что за эти полгода они не имели права ни сдавать квартиру, ни требовать с меня денег. Таковы правила. Ведь я не был осужден, я был просто “изъят полицией безопасности” – такое письмо они получили. Изъят, и все тут. Полиция безопасности не любит говорить лишнего. И болтунов тоже не любит. “Изъят” – какое хорошее слово.

Все это мне рассказал помощник товарища лейтенанта, который провожал меня на склад и искал мешок с моими вещами. Он сказал: “В бюро будут на вас шипеть и ворчать, но вы наплюйте”.

Так оно и оказалось.