Архитектор и монах

Мне на секунду захотелось погладить ее по голове и сказать какую-то глупость вроде “ничего, ничего”. Или даже пригласить ее в кафе. А потом к себе. Я был уверен, что она бы пошла со мной. Но захотелось только на секунду. А квартира была уже заперта, и с кровати содраны простынки. Я их просто выбросил, они были совсем ветхие. Я сказал: “Я принес ключи, я уезжаю”. – “В Вену?” – “В Вену”. – “А где ваш чемодан?” – “У меня нет чемодана. Вот, у меня портфель, это все. А свои книги я отослал по почте, посылкой”. – “У вас есть квартира в Вене?” – “Нет”. – “Куда же вы послали посылку?” – “До востребования, разумеется”. – “Ах, да, конечно…” – она задумалась, запихивая мои – уже бывшие мои – ключи в конверт, надписывая на конверте дату – 5 марта 1938 года, – укладывая конверт в деревянную ячейку, запирая шкаф. Потом сказала: “Напишите мне письмо до востребования. Или открытку. Центральный почтамт, до востребования, меня зовут Ева. Ева Браун”. – “Хорошо. До свидания”. – “До свидания, господин Гитлер!”

Какие глупые и несчастные люди. Особенно женщины.

Их всех очень жалко.

Но всем глупым и несчастным людям не станешь писать до востребования.

Как только я вернулся в Австрию, Германия приехала туда за мной.

Тринадцатого марта тридцать восьмого года был торжественно подписан германско-австрийский договор о дружбе и сотрудничестве.

Тельман не собирался присоединять Австрию к Германии. Ему хватало народных республик Бельгии, Голландии и Люксембурга. Ему нужна была этакая буржуазная витрина немецкого коммунистического царства. Для французов, британцев, и особенно для стран-лимитрофов – от Финляндии до Болгарии.

В Австрии была даже разрешена оппозиция. Даже антиправительственная пресса существовала – газета “Свободная Австрия”. Можно было ругать правительство за прогерманский курс, называть министров коммунистическими марионетками и грозить кошмарами предстоящей аннексии. Которой все равно не будет, я это точно знал, да и все знали, наверное. Но повторяли “вот придут немцы”.

Ужаснее всего было то, что я считал себя немцем. Я не понимал, что такое “быть австрийцем”. Я был уверен, что все эти австрийцы врут сами себе и друг другу. И насчет своего австрийства, и особенно насчет немцев, которые вот-вот придут, всех арестуют, все отберут и поделят. Выгонят вежливых чистеньких буржуев из их квартир и пригородных домиков и поселят туда грубых рабочих. Которые пахнут пивом, потными подмышками и дешевым табаком. Апокалипсис!

Страх – очень приятное состояние души.

6. тринадцатый год. Убийство

– Он сказал, что страх – очень приятное состояние души. Странная идея! Не знаю, не знаю, господин репортер, что хорошего в страхе! – сказал я.

По-моему, наоборот.

Однажды Рамон Фернандес пригласил меня к себе. После заседания кружка.

Все разошлись, и даже Дофин куда-то умчался, ничего мне не сказав, хотя обычно он меня ждал. Но у него были свои ключи от нашей – тьфу! – от моей квартиры, и я не беспокоился. Мне даже нравилось, что он чувствует себя свободно. Если ты пустил кого-то пожить к себе домой, то не требуй, чтоб он вел себя, как послушный сынок. “Можно то? Позвольте это?”. Не знаю, может быть, кому-то это нравится, а меня раздражает.

Рамон посмотрел Дофину вслед и сказал: “Пойдем, посидим, поболтаем, у меня есть бутылка вина”.

Я тоже смотрел вслед Дофину, как он идет быстро, чуть взмахивая руками, бежит-торопится, я хотел увидеть, как он свернет за угол, поэтому не расслышал и переспросил.

Рамон сказал, что у него есть ко мне вопрос.

Я сказал: “Слушаю тебя, дружочек”.

Он сказал: “У меня есть бутылка хорошего вина и маленький вопрос”.

Я сказал: “Рамон! Вопрос или вино?”. Я сам – южный человек и прекрасно знаю все эти фокусы. Тем более что я ума не мог приложить, какой у него может быть ко мне вопрос.

Он обнял меня за плечи и сказал, что очень просит зайти. Недалеко ведь! И, кроме всего, у него есть особая ветчина. Настоящий испанский хамон. Прислали из дому. Я не пожалею. Он прямо-таки тащил меня в свою сторону: он и в самом деле жил недалеко.

Ладно.

Вошли в его квартиру.

Грубо пиная картонных кукол, которые стояли на полу – помните, я рассказывал, что он изготовлял кукол для витрин? – отпихивая и опрокидывая кукол, он расчистил нам путь к столу.

Доска, тарелка и два стакана. Черная ветчина и бутылка вина без этикетки.

“Самое что ни на есть!” – ответил он на мой удивленный взгляд.

Он достал нож, положил на стол. Стал открывать бутылку. Я взял нож, сказал: “Дай я пока нарежу ветчину”. “Порежешься”, – сказал он и показал, как этот нож режет картон. Подбросил в воздух кусочек картона и полоснул по нему ножом. Картон развалился на два лоскутка. “Вот так-то, – сказал он. – Лучше я сам”. Я не спорил. Он нарезал свой знаменитый хамон тончайшими лепестками. Было очень вкусно. Вино было неплохое.