Архитектура для начинающих

Рита готова была поклясться, что у Веры сейчас те же мурашки снуют по спине, словно ее до поясницы щекочут опасной бритвой – этой странной ласковостью в Ольгином голосе, и невольно сбивают дыхание на глубокий-глубокий вдох.

Опуская глаза, пытаясь справиться с головокружением, Рита слышит, как небрежно роняет Семенов свое разрешение, явно намереваясь сменить теперь компанию.

– Верни потом, откуда взяла…

– Так кто там с кем спал? – иронично хмыкает Никита Михайлович, когда Ольга почти не насильно уводит Веру прочь, и обе делают вид, что прогуливаются.

– Олька с Семеновым, – отвечает и частично объясняет Рите Миша. – Вера узнала, закатила скандал, но Семенов пожалел и вместо увольнения отправил свою бывшую любовницу к нам в ссылку. – Он смотрит вслед удаляющимся женщинам. – Но, по-ходу, там совсем другая история. И тогда понятно, почему он все подписал ей, не глядя. Стремно признать, что жена изменяет тебе – раз, и два – изменяет с бабой… Рит? Ты чего?

Она объяснила тем, что от шампанского и отсутствия кислорода у нее закружилась/разболелась голова. Что не нужно за ней ходить, провожать.

Они остались позади разбирать скабрезные детали чужой интимной жизни.

«А мне куда? В уборную? Классика жанра? – двигаясь в направлении туалетов, сама себе иронизирует Рита. – Притвориться унитазом, дабы подслушать подробности! Сколько всего в тебе интересного!»

Затем резко и одним желанием меняет траекторию побега на фойе – здесь свежо, открыты окна, за ними тает красивый и теплый майский вечер, манит иллюзией свободы.

«Послать всех к черту! – Рита вызывает кнопкой лифт. – И Ольгу, с ее богатой личной жизнью, и Золотаревых, с их сплетнями, и меня – наивную дурочку!»

Боясь разреветься окончательно, Рита не дожидается лифта, бежит вниз по лестнице, пряча глаза от окружающих со-горожан, едва не сбивает с ног собственную маму с отчимом, поднимающихся вверх. Занавес.

– То есть… платок, носовой, – протягивает Павел Юрьевич.

– Что с тобой? – ужасается Диана Рудольфовна, глядя на дочь огромными от удивления глазами. – Что случилось?

Принимая платок взаимопомощи, Рита промокает ресницы, заодно спешно пытается успокоить дыхание, и это у нее почти получается.

– Не знаю, – шепчет в ответ встревоженной не на шутку матери и врет, выдавая за причину первое пришедшее на ум. – Я что-то читала про панические атаки, похоже, это они…

Мама тихо выдыхает, осторожно берет под руку взрослую дочь, приговаривая, как маленькому бестолковому ребенку:

– Глупости, Марго. Какие атаки? На тебе лица не было.

Рита шмыгает носиком, вздыхает, оглядывается, на миг становясь для мамы этим самым маленьким/бестолковым.

– Так потому и не было. Они же панические, – заканчивает уже внешне абсолютно спокойно, как будто и не было ее побега, сдерживаемой истерики.

Павел Юрьевич тихо смеется:

– Шутница вы, Маргарита Иннокентьевна. Идемте, я провожу вас обеих. Мне не терпится обсудить кое-что с вашей подругой Ольгой. Она здесь? Почему вы вчера ничего нам не сказали?

Ольга вталкивает Веру в тесную служебную уборную, захлопывает дверь и в тихой ярости поворачивается к женщине.

– Что это? – в голосе, струящемся по ее лицу, звучит все та же почти ласка, а затем удавкой, толчками затягивается на шее. – Что. Ты. Там. Устроила?

Взгляд сверху вниз, где Ольга выше своей непосредственной начальницы, легким вопросительным оттенком дает разрешение на ответ.

– Я не права? – отчаянно хватаясь за быстро тающий от страха хмель, лепечет Вера. – Он же сам его учил…

– Не прикидывайся, – Ольга всегда чувствует власть своей химии. Она даже не касается ее, но Вера дрожит не только (не столько) от страха, сколько от иного сильного чувства, ее проклятия – ей нравится это. Ее прет, когда с ней властно-грубоваты. Когда Ольга с ней такая.

«Только я не хочу тебя больше!» – Кампински отводит глаза. Усталость и какая-то обреченность наваливается на плечи (или камнем на шею).

– Я соскучилась! – несмело обнимая, шепчет женщина. Этот камень ее руки, ее запах…

– Не начинай, – холодно останавливает Ольга, глядя в глаза, с силой, до боли сжимает Верины запястья, смотрит, как расширяются зрачки, подменяя своей пустотой нежно-грустную радужку, и почти ненавидит их, Веру, ее податливость…

От боли Семенова стонет Ольгиным именем, Кампински же ее голос выводит из задумчивости – она чувствует, как металлический браслет часов врезался в кожу Вериной руки и ее собственной ладони.

«Теперь останется след» – медленно разжимая пальцы, Ольга предостерегающе шепчет:

– Не смей.

Женщина тихо тает надоевшими извинениями:

– Это я виновата, прости…

«Да пошли ты меня уже к черту!» – в бессильной ярости кусая губы, Ольга медленно закрывает глаза, подавляя в себе желание сделать Вере еще больнее. Ей не интересно здесь просто до ненависти, до исступленного желания просто убить – взять за шею двумя руками и доставить ни с чем не сравнимое удовольствие, медленно душа…

«А ведь Ритка мне постоянно что-то пыталась донести» – словно меняющийся порыв ветра, мысль резко переключает волну. – «Надо было послушать ее, а не откладывать на бесконечное завтра…»