Архив

Суворов сел на круглый стульчик, положил руки на круглый стол. Тетушка вложила ему в руки круглое же зеркало. Суворов представил себе поляну в пригороде Тифлиса, овраг под Перфиловкой, небо там и там. Оно оказалось одним и тем же. Странно, тоже круглым. Интересно, что отражается сейчас в зеркале? И тут понял, что тетушка уже говорит ему о чем-то. Нет, это она читала то ли молитву, то ли заклинания…Потом стала приглядываться к одной ей видимой картине.

– Вижу…туман…железные решетки…над водой…железный короб…ты внутри…

Георгия так и подмывало спросить, уж не в тюрьму ли определила его тетушка?

– Воздух…решается твоя судьба…– Адалия Львовна не обратила внимания на порыв племянника, она была во власти видений. – Нет…решается судьба трех женщин…воздух…вода…металл…огонь…остановилось…что же остановилось?.. время?.. всё.

– И что решилось? – через минуту молчания спросил Суворов. «Уж не Парис ли я, – подумал он, – решаю, кому из трех богинь быть первой красавицей. В опасное дело ввязался».

– Ничего, – вяло ответила тетушка. – Я, кажется, потеряла с тобой много энергии. Какой ты, однако. Или тебе все-таки гадала цыганка? Редко видишь такое напряжение судеб. Видение перегорело, как лампочка. Вспыхнуло и перегорело. Не знаю, чем кончилось. Тебя, Жорж, ожидает лет через пятнадцать великое испытание духа. Может, и не тебя, а тех трех женщин. И ты словно не один, а еще кто-то вместе с тобой, такой властный! В моей практике такое впервые.

– Там, тетушка, не богини, случайно, были? – спросил племянник.

– Богини? Вряд ли. Впрочем, одна почти богиня. А что ты имеешь в виду? Женщины все богини. Не это главное, женщин везде полно, особенно вокруг порядочного мужчины. Вокруг тебя, вот что главное, сошлись разные стихии:воздух, вода, металл, огонь. И всё в тумане…

Да, всё туман, подумал Суворов, что же еще? Он вспомнил Софью.

– Ты когда окажешься в этом тумане, – сказала Адалия Львовна, – не паникуй. Всё решится без тебя. Решится как решится. Оно уже как-то решилось, раз привиделось мне. Делая свой выбор, не забудь, что ты уже выбран. Главное, в тот момент прислушайся к своему сердцу. И меня заодно вспомнишь, – улыбнулась тетушка.

«Если оно выдержит, мое сердце, – подумал тогда Георгий, – а не разлетится на три части». «Не разлетелось пока», – подумал Суворов спустя четырнадцать лет, но от этого не испытал никакого удовлетворения. Сейчас он пришел к тетушке не гадать о будущем, а совсем за другим. Им как будто заинтересовались в департаменте, сотрудники которого имеют интерес ко всему на свете. Неужели узнали про Глотова? Суворов долго не мог забыть его крик, когда тот сорвался с моста. «Сам виноват, Алексей Демьяныч, кто же еще? Помощи ждать, кроме как от тетушки, неоткуда».

Варвара Егоровна наконец ушла. Со словами благодарности и кроличьим калом в шкатулке. Суворов поведал слегка уставшей тетушке свои опасения и спросил:

– Как мне лучше поступить, тетушка?

– Никак, – ответила та. – От тебя, может, только и ждут, как ты поступишь. А ты никак не поступай. Живи как живешь. И не мучайся совестью. Ты не виноват. А я узнаю, есть каналы. Не тревожься, сейчас немного утихло. Но вообще-то вдали от столиц воздух почище. Подумай.

Когда племянник ушел в гостиницу, Адалия Львовна взяла в руки колоду потертых карт, назначила бубнового валета Жоржем, разложила «бахметьевский» пасьянс – и пасьянс сошелся!

XXXIII

В августе сорокового Суворову предложили ехать в Нежинск и организовать в институте инженеров железнодорожного транспорта кафедру, укомплектовать ее кадрами, разработать учебные курсы, а параллельно вести железнодорожные изыскания. Это сулило долгожданную возможность заняться собственным делом, создать школу и стать независимым от чьих-либо конъюнктурных соображений. К тому же это открывало дорогу и в Академию наук.

Суворов препоручил кафедру заму, дом – Ирине Аркадьевне, архив – бабе Фене (Иван Петрович хворал) и укатил в Нежинск. Когда поезд перевалил за Урал и за окнами закружились бескрайние поля Западно-Сибирской низменности, когда за Омском поезд въехал в туннель, прорытый в снеге, завалившем, казалось, всю землю еще в допотопные времена, Георгий Николаевич вдруг понял, что едет в Сибирь навсегда. «Не я первый, – подумал он, – не я последний. Сибирь не меньше, чем Россия. Что мы знаем о ней? Она, как айсберг, главное скрывает. Так что все открытия впереди».

В Нежинске снег нападал под застрехи домов. Ветер пронизывал прохожих. Не верилось, что здесь бывает когда-то тепло и растет трава. Черный человек, матерясь по-черному, лез по белым сугробам, и в белом снегу оставались глубокие синие следы и по сторонам черные язвы его слов. Суворова поначалу охватило уныние, но день развеял тревогу.