Архив

Брусницын повесил трубку и вновь отправился вышагивать вокруг дома… Нет, ни с кем он советоваться не станет. Ни с Колесниковым, ни с Зоей, ни с богом, ни с дьяволом, он сам себе голова, его час. Он изложил Зое факты, но не смог передать глубины состояния, толкнувшего его на этот поступок, — подобное передать нельзя, подобное надо прочувствовать, пережить, во всей сложности. И если уж он вступил на этот путь, надо идти до конца, не оглядываясь и не советуясь. Он больше ничего не станет рассказывать Зое…

Брусницын вернулся домой. Спит Зоя или нет? Мягко ступая, он прошел в спальню. Тихие носовые звуки ритмично делились паузами. Спит, приободрился Брусницын. Если сон сморил Зою, значит, не так уж она и переживала все… А… Конечно, все это так обыкновенно, так понятно. Брусницын прошел в комнату и тут неловким движением задел телефонный шнур. Аппарат свалился с невероятным грохотом. Брусницын замер.

Зоя продолжала спать.

Брусницын забрался в кресло, включил торшер. Поставил на колени пораненный телефон. Хотя бы кто-нибудь позвонил, чтобы убедиться в исправности механизма. Просидел полчаса, никаких звонков. Брусницын вновь накрутил номер телефона Колесникова. И опять нарвался на тетку. Видно, та уже набралась — слова расплывались, мешали друг другу. Тетка ответила, что Колесников спит и будить его она не станет. Просить Женькину тетку перезвонить ему, чтобы проверить состояние аппарата, Брусницын не отважился… «Это ж надо, — тоскливо думал Брусницын. — Некого попросить о такой чепухе. Зойка нашла бы десяток подруг, а я? Нет, надо жить иначе, иначе. Сорок лет, а как в пустоту. Сплошные чужие судьбы, документы, архивные записи. А собственная жизнь?!»

И когда раздался телефонный звонок, Брусницыну показалось, что он ослышался, поднял трубку лишь на третьем или четвертом сигнале. Голос в трубке звучал хрипловато, простуженно. Как всякий простуженный голос, он мог принадлежать как мужчине, так и женщине…

— Анатолий Семенович? Извините, — произнесли в трубке без особого смущения. — Я уже звонил, но было занято, и решил, что вы еще не спите.

— У меня аппарат упал, пришлось латать, — ответил Брусницын. — Простите, с кем я разговариваю?

— Ну, брат… Не годится своих не узнавать, — без обиды укорил голос. — Хомяков я, Ефим Степанович.

Брусницын мучительно вспоминал, кто такой этот Хомяков?

— Не вспомнили? А еще сотрудники… Вместе на собрании, в президиуме, стояли… Ну, тот, что у Варга-сова с вами познакомился…

— Ах, вот вы кто, — опешил Брусницын. — Я как-то сразу и… Слушаю вас, Ефим Степанович, — без энтузиазма добавил Брусницын.

— Ну, вы дали там… Эффектно, что ни говори. Я даже позавидовал. Правильно, брат. Так им и надо.

Брусницын молчал. Звонок был ему крайне неприятен. Неужели этот тип ставит себя вровень с ним? Странность человеческой натуры: казалось, своим поступком Брусницын приблизил себя к Хомякову, и в то же время сейчас он чувствовал неловкость, даже брезгливость. Ну и союзнички же у него! Ему хотелось отчитать Хомякова, поставить на место.

— Ну, что ты молчишь? — прохрипел Хомяков. — Невежливо…

— Что это вы со мной на «ты»? И потом, вы меня не так поняли, — начал было Брусницын.

— Оставь ты эти фигли-мигли… Не хитри. У Варга-сова я решил — пришибленный ты какой-то. А на собрании — ой-ой-ой…

Брусницын бросил трубку на рычаг. Прикрыл глаза. Это был удар ниже пояса. Даже Зоя со своей истерикой так его не встряхнула, как этот тип.

Вновь раздался звонок.

— Да? — вяло проговорил Брусницын.

— Что там с твоим телефоном?! — проговорил Хомяков. — Барахлит? Выброси к чертям собачьим.

Брусницын молчал.

— Так вот, Анатолий, я вижу, ты в затруднении некотором… Долги, понимаешь, делаешь. Переживаешь, спешишь вернуть… Но ты мне приглянулся, человек решительный… Я, Анатолий Семенович, не бедный. И в архив ваш поступил из любви к истории нашей… Так что, сделай одолжение, брат, возьми у меня в долг. Скажем, на год. Рублей пятьсот, можно и более… Отдашь, когда будут. Я от чистого сердца… Да ты не сопи в трубку, не сопи. Бери! Раз такое стеснение…

— Спасибо, — пробормотал растерянный Брусницын.

— Спасибо — да? Или спасибо — нет? — наседал Хомяков.

— Извините. Я себя неважно чувствую, — Брусницын прижал ладонью рычаг.

Трубка лежала на аппарате подобно черной пиявке. Брусницын покупал пиявок в аптеке, когда хворала мать. Его всегда поражало, как, насытившись, пиявки бездыханно падали. А его сосед, шустрый паренек, говорил, глядя на пиявку: «Жадность фраера сгубила…»

Брусницын сидел тихо, с аппаратом на коленях.

Телефон больше не звонил.

4

Стыд жег Чемоданову подобно свежему горчичнику. Она была убеждена — если стянуть кофту и взглянуть в зеркало, на груди проявится горячий след.

Стыд отражался и на лице, плавал в черных глазах, даже чем-то изменил голос.

Соседка, Майя Борисовна, заметила состояние Чемодановой, едва та появилась в квартире.

— Ниночка, что случилось? — произнесла она. — К Сидорову вызвали врача, пусть заскочит и к вам, я попрошу. У вас температура, я вижу.