Архив

— Батюшки! Откуда ж такой дождь сорвался! А мне еще в собес бежать, — заполошила старушка Варгасова, глядя на сотрудниц архива, сбившихся у стола дежурного. — Доченьки… Неужели месяц мне справки окаянной дожидаться? Помру ведь…

Милиционер кивнул бабке в сторону Чемодановой. Старушка ухватила Чемоданову за поясок и притянула к себе, горячо повторяя просьбу. Вид ее мог разжалобить камень, а не то что мягкое сердце старшего архивиста Нины Чемодановой.

Маленькую комнату — бывший монастырский чулан — приспособили под приемную архива. В ночные часы тут кемарил дежурный охраны. Поэтому решение Чемодановой заняться посетительницей немедля застало Мустафаева врасплох. Оставив пост, он метнулся собирать раскладушку. Кривая его тень дергалась на грязной, ждущей побелки стене.

— Что вы так тяжко вздыхаете? — Чемоданова заполняла анкету сама, от бабки в этом деле проку было мало, по опыту известно.

— Жизнь такая, доча, вот и вздыхаю, — Дарья Никитична торжественно сидела на кончике стула, точно готовилась принести присягу.

— Я не вам, — уточнила Чемоданова. — Я милиционеру.

Мустафаев выпрямился. Щеки вдохновенно опали, а в глазах засветилось лукавство. Очень уж ему нравилась Чемоданова.

— Я не вздыхаю. Я думаю, — проговорил он мягко.

— О чем же вы думаете так тяжело? — Чемоданову забавляло тайное воздыхание по ней милиционера.

— Ты пиши, дочка, пиши, не отвлекайся, — волновалась старушка. — О чем может думать милиционер? О жуликах.

— Ай, бабушка, такая горячая старушка, — Мустафаев покраснел, пристраивая раскладушку в нишу стены.

Чемоданова водила ломаным ногтем по анкете, размышляя, с чего начать архивный поиск. Куда проще, если бы Варгасова помнила приход, в котором крестилась. Обычно крещение происходило в ближайшей церкви. Если семья бабки проживала на Моховой, то надо искать в метрических книгах церкви Симеона и Анны. За годы работы в архиве Чемоданова доподлинно изучила топографию церквей города Л., хотя большинство из них давно снесли.

— Вы точно жили на Моховой?

— Ну дак… Сейчас в том доме сапожная мастерская.

— А в церковь какую ходили? Симеона и Анны?

Бабка в восхищении хмыкнула — такая соплюха, а помнит. Старые люди забыли, а она помнит. И верно, была церковь Симеона, была.

— А если ваш отец работал, как вы говорите, на железной дороге, то вас могли крестить в Пантелеймоновской церкви.

— На железной, — все дивилась познаниям архивистки Дарья Никитична. — Башмачником служил, вагоны на ходу останавливал. Получал гроши, а семью держал. Не то что нынешние инженера… Вот племянник мой двоюродный, Будимирка, институт прошел, а как должен мне восемнадцать рублей, так и не отдает.

— Простить надо ему, — съязвил сержант. — Амнистия была, слыхали?

Чемоданова одобрительно взглянула на дежурного — и юмор у служивого есть? Мустафаев козырнул Чемодановой и даже подмигнул, что при его робости означало особое расположение.

— Слыхала, — кивнула бабка. — У соседки моей с подоконника кило свинины слямзили. Люди говорят — из тех, кто по амнистии соскочил… А что, всех прощают, если эта амнистия вышла? — она сложила гузкой блеклые губы. «Видать, и этого сукиного сына, Будимирку, племянника, выпустят», — подумала она.

Мустафаев вышел из комнаты и уважительно прикрыл за собой дверь.

В коридоре было тихо. Здоровенный котище, прошатавшись где-то всю ночь, возлежал на своем привычном месте, у стола. При виде Мустафаева кот благоcклонно приподнял кончик хвоста. Базилио был гордый кот и не от всех принимал подношения. К Мустафаеву кот относился снисходительно. Таких счастливчиков в архиве было человек пять, не больше.

Шкаф, где хранились ключи от рабочих комнат, был пуст, все сотрудники уже на своих местах, за исключением второго и четырнадцатого помещения.

Мустафаев собрался было вернуться к рапорту, как с улицы вошел хозяин кабинета номер два — Илья Борисович Гальперин, заместитель директора архива по научной работе, — квадратный мужчина в голубой рубашке и коричневом пиджаке, рассчитанном на куда более скромную фигуру, и в силу этого обстоятельства живот выдавался вперед, точно корма голубого цеппелина. Круглое лицо цвета сырого теста собрало на своей просторной площади нос, состоящий из пухлого кончика с чуть вывернутыми ноздрями, маленький девичий ротик, тяжелый подбородок с кокетливой родинкой в углу. Но все это, казалось, держится на лице только ради одного: показать, какие рядом с ними живут глаза. Вот глаза у Ильи Борисовича были действительно красивые — черные ресницы нависали над прозрачно-голубыми белками, на которых резко рисовались синие зрачки с томной немужской поволокой. Еще Гальперина отличал тембр голоса, низкий, с глубинными перекатами.

— Что, брат Полифем? Спокойно в нашей пещере? — рокотал Гальперин, старательно обтирая ботинки о рифленую решетку. — Ни пожара, ни наводнения?

Мустафаев хмурился, ему не нравились такие шутки.

— Не сердись, брат Полифем. Имя я тебе дал легендарное, из греческой мифологии, и для уха не оскорбительное. Как звучит! По-ли-феэ-эм-м, — растягивал в свое удовольствие Гальперин.