Архив

Глотов заерзал на месте, как бы собравшись бежать туда, где дают. «Придуривается», – подумал Суворов, и от этого ему на душе стало нехорошо.

– Ну, – провозгласил Суворов, – смелость города берет. За смелость. Эх, Иван Петрович, до чего ж славные маслята! Как лягушата. В Париже лягушек вместо грибов едят.

– Фу, гадость какая! – перекрестилась баба Феня.

А Иван Петрович с гордостью за отчизну крякнул:

– Бивали мы их, в одна тысяча восемьсот двенадцатом!

– А премию за что дали? – спросил Глотов.

Суворов рассмеялся:

– Никак и вы собрались ее получить?

– А что?

– Ничего. До премии я за двенадцать лет диплом и две диссертации защитил…

– Две, а зачем две?

– Вы, Алексей, откуда к нам пожаловали?

– С Тбилиси, а что?

– Ах, «с Тбилиси». Ничего. Я думал откуда-то оттуда, – Суворов помахал рукой в сторону севера. – Интересно получается: вы спрашиваете «А что?», а я отвечаю: «Ничего».

– А что?

Рассмеялась даже баба Феня. Суворов, воспользовавшись паузой, перехватил инициативу:

– И как вам Тбилиси? Там есть какие-нибудь свои Воробьевы горы?

– Воробьевых гор нет, – ответил Глотов. – Зато есть Кура.

– А вы там где жили?

– На берегу Куры, – уклончиво ответил Алексей.

«Ага, – подумал Суворов, – нам есть что скрывать». И он еще раз наполнил стаканчики водкой. Подозрения Суворова усилились, когда на его очередные конкретные вопросы о топографии местности и обычаях жителей Тбилиси Глотов вдруг прикинулся захмелевшим и пошел спать. Ему баба Феня постелила в угловой комнатке с одним маленьким окошком в сторону леса.

Настала ночь, темная, глухая. Суворов слышал, как по комнате бродит Иван Петрович, о чем-то причитает баба Феня, как Глотов в дальней комнате вытаскивает из-под кровати чемодан и долго щелкает его замочками. Наконец все угомонились и уснули. Суворов лежал на спине, закинув руки под голову, и глядел в потолок, на котором едва-едва угадывался лаз на чердак. «Что же раньше я не замечал его? Столько сплю на этом месте… Ни разу не слазил на чердак…»

Вдруг послышался шорох, как будто просыпался песок. Вроде как по диагонали потолка прошли шаги. Это длилось краткие мгновения, и пока Суворов сообразил, что шум доносится с чердака, и прислушался, всё вновь стихло. Слышались звуки где-то вне дома, но они не обостряли чувства, как звуки над головой. Суворову стало казаться, что кто-то бродит вокруг дома. Вроде как синяя тень промелькнула мимо окна. «Как тогда в Тифлисе», – подумал он и вспомнил, как искал Софью и Лавра. Ему вдруг показалось, выйди он сейчас в дверь, и перед ним опять будет та самая дорога, залитая луной, будет река серебриться внизу, два силуэта, ушедшие от него навсегда, будут идти впереди него на расстоянии не более ста шагов, но этих ста шагов ему никогда не преодолеть… Суворов вытер слезы, словно кто-то мог увидеть их. Он всё отдал бы, чтобы их увидел Лавр, увидела Софья, он стал бы для них ребенком, но… что толку! Он ощутил руку матери на своей голове…

На чердаке точно кто-то был! Георгий бесшумно поднялся в рост на кровати, надавил на крышку лаза, она подалась. Ему на мгновение показалось, что он вновь в Тифлисе, в подполе, а наверху все – Лавр, Софья, Залесский…Он замер. Всё было тихо. «Наверно, тоже затаился и поджидает меня», – подумал непонятно о ком Суворов. Он легко соскочил с кровати, достал из сумки фонарь и полез на чердак. Когда он оказался в треугольной перспективе чердака, ему всё казалось, что кто-то стоит у него за спиной. Он отдавал себе отчет, что этот кто-то не мог появиться ниоткуда, он мог появиться только из него самого. И это наполняло душу восторгом и мистическим ужасом. И он не зажигал фонарь, чтобы не развеять ощущение иллюзорной реальности, пропитавшей его, как салфетку, иллюзорной реальности более глубокой, чем та, что осталась под ногами, там, где кровать, сумка, честолюбивые планы, грусть.

Он прошел по чердаку из конца в конец, опрокинул какое-то ведро. Ведро не звякнуло, а глухо ударилось, и из него с шелестом просыпался песок. «Я это всё и слышал там внизу», – подумал Георгий. Он подошел к окошку сердечком и посмотрел в него. Над землей висела полная луна, камни серебрились на дороге, как огромный змей, лежала под черным небом река. И по дороге, не уменьшаясь и не удаляясь, шли, шли, шли два синих силуэта…

Светало. «Кто каждый день начинает с чистого листа, тот никогда его не заполнит, – подумал Суворов. – Надо сегодняшний день заполнить поскорее. Главное – узнать, что надо этому Глотову?» Однако с утра в голове туман. Когда в голове туман, он просачивается наружу, стелется над рекой, полем, заполняет низины и кусты, окутывает всю землю и делает серыми траву и домашние тапки, забытые на веранде. Когда в голове туман, мысли – появляющиеся и тут же пропадающие– кажутся неуклюжими, громоздкими, чужими. Когда в голове туман, не верится, что появится солнце.

Солнце появилось. Проснулись птицы, букашки, люди.