Архив Долки

— Вот это необычайный человек, — сказал он. — Да. Мы, священники, по долгу службы сталкиваемся со множеством очень странных людей. Следует соблюдать осмотрительность. Если питие вне обсуждения, почему вы уверены, что тут не задействован какой-либо иной дурман?

— Наверняка быть уверенным в таком деле никак нельзя, конечно, — отозвался Мик, — но он в речах совершенно разумен, временам даже гениален. Вы вскоре сами сможете оценить.

— Еще бы, да. Позволите ли спросить — из чистого вежливого любопытства — почему вы решили, что я могу быть полезен?

— Сказать по чести, это не я. Эта мысль пришла в голову кое-кому другому. Но, уверен, человек ваших устремлений, отче, непременно принесет пользу в любых обстоятельствах. И вас порадует, что Де Селби неизменно вежлив, учтив и воспитан. Подозреваю, само собой, что он любит поспорить. И хорошо разбирается в Библии.

Мик видел, что настрой и аппетит отца Гравея подогреть удалось. Он был этому рад, поскольку богословский разговорный поединок между священником и Де Селби мог застать последнего врасплох, и ему, Мику, было б на руку, если б Де Селби как-то проболтался о своем замысле одновременного всемирного применения ДСП. Но, пришлось ему напомнить себе, поединок сей не имел той важности, какая вкладывалась в него изначально, поскольку собственный план Мика уже успешно приведен в действие, и со временем Де Селби и все его труды и мирские заботы окажутся ничем — по крайней мере до поры.

Отец Гравей стремительно прикончил свой стакан солодового, призвал официанта и заказал похожие напитки, которые оплатил десятишиллинговой купюрой. Мик несколько удивился. Внутреннее устройство Ордена иезуитов (или Общества, как они сами себя именуют) оставалось для него загадкой. То был один из нищенствующих орденов, однако Мик считал, что это определение — чисто технического свойства. Как нищенствующие могут жить в роскошных дворцах и коллегиумах, где обыкновенно обитают иезуиты? Ответ виделся таким: всякий отец-иезуит — или послушник, раз уж на то пошло, — сам лично нищенствует в той мере, что ему запрещено иметь какие бы то ни было средства или богатства. Если долг требует от него совершить путешествие, будь то по городу или по миру, ему нужно обратиться к какому-нибудь старшему или казначею и попросить оплату расходов. Орден, судя по всему, был очень состоятелен, а его члены совершенно не платежеспособны. Мик слыхал, что отцы в своих царских пристанищах неплохо жили и ели. Везет же!

В краткой трамвайной поездке в Долки они поднялись наверх, ибо отец Гравей все еще со всем пылом предавался сигарете. Мик размышлял, запрещено ли курение intra muros[29], и потому в некотором смысле не мухлюет ли отец Гравей? Но спрашивать не хотелось. Сам он, разумеется, некурящий, и его это не касается. Предметом их разговора стало, как ни удивительно, плавание. Отец считал, что это превосходное физическое упражнение, обучающее дисциплине и самостоятельности, и, дескать, никто не знает, когда оно может пригодиться — вплоть до спасения чьей-то жизни. Нет, сам он плавать не умел. Об этом жалеет всю жизнь — что студенческие годы провел в заведениях вдали от побережья, даже без приличной реки поблизости. В смысле бассейнов в школах и колледжах страна отсталая. Некоторые навыки и привычки следует прививать в ранней юности, когда закладывается характер. Один его друг-священник, отличный пловец, рассказал ему об одном потешном случае в Сэндикоуве, у Сорокофута^{95}. Его преподобие находился в волнах, и тут явился очень толстый человек, стремительно разделся, по пути к воде нечаянно зашиб палец на ноге об острый камень, упал и сильно повредил локоть. Уселся, чертыхаясь и вопя на всю округу непристойными словами, но лицо его быстро изменилось в оттенке, когда купальщик выбрался на сушу, вытерся и облачился в одежды священника — с воротничком и всем прочим. Отец Гравей тихо посмеялся над собственным рассказом. Он явно был человеком тертым. Два стакана виски ослабили хватку аскезы, отметил Мик, коя не естественна и не присуща ни единому человеку.

Их прогулка по Вико-роуд оказалась приятной и спокойной, и морские дали в тиши вечера чаровали, как всегда. Но вот наконец они прибыли, слегка после восьми, к порогу Де Селби.

Отворил тот сам, мгновенно включил свое неотразимое обаяние, освободил гостей от их шляп и зонтика и повел в комнату, где впервые с ним беседовали Хэкетт и Мик. Де Селби был, очевидно, в добром расположении духа, и Мик смутно понадеялся, что это не по случаю нового прорыва, совершенного в дьявольской лаборатории.

— Должен сообщить вам, отец Гравей, — сказал он, — и вам, Майкл, что я совершил нечто, могущее показаться невежливым, однако таковым не мыслилось. Я велел Тейгу Макгеттигэну явиться с коляской к десяти вечера и отвезти вас к трамваю. Сейчас вечерами, когда солнце закатывается, может быть холодно, знаете ли.