Архив пустоты

Ампула вывалилась из пальцев, звякнула о железо решётки. Колпачок отломился, капелька яда смочила присохшую к пластику пола грязь. С минуту Ирвинг смотрел на неё, не понимая, что это. Потом вспомнил. Тряхнул головой. Разумеется, то, что он сейчас придумал – не больше, чем гипотеза. За свою жизнь он выдвигал и опровергал сотни таких. Чтобы подтвердить её правоту, нужны скрупулёзные исследования, эксперименты. Время необходимо!

Времени у Гамильтона не было. И не было подопытных для экспериментов. Оставалось рискнуть. Не собой – это как раз легко! – дочерью.

Он подошёл к Марине, взял за липкую, перепачканную ладонь.

– Пойдём, милая. Не знаю, может быть, я убиваю тебя. Но ничего другого я не смог придумать.

Полчаса отведённого старшим куратором времени истекли, когда Ирвинг пристёгивал дочь к кушетке у электроэнцефалографа. Он не знал, возможно, Брут и его помощники уже в вестибюле корпуса или поднимаются по лестнице. Потому спешил, хотя торопиться не следовало – требовалось не только придумать, как перенастроить аппаратуру, но и проделать это собственноручно. Эх, если бы рядом был кто-то из ассистентов! А лучше – Рой Виен. Инженер понял бы всё с полуслова и сделал тщательно, аккуратно. Но Виена арестовали за какую-то глупость. Почему глупость? Именно с этой «ерундой» он, Ирвинг Гамильтон, собирался экспериментировать.

Мартин Брут запаздывал. Ирвинг успел соорудить нехитрое приспособление для подачи модулированных электрических импульсов, инвертировать сигнал, когда-то полученный с эпифиза внука. Оставалось самое ответственное. И самое страшное.

Между «процедурной» и просмотровым залом – стена и двадцать метров пространства. Теперь Ирвинг видел дочь только на экране монитора. Она лежала, неотрывно уставившись в глазок камеры. Будто ждала чего-то.

Гамильтон нажал клавишу ввода, запуская процесс.

Женщина на кушетке вздрогнула: электрический импульс прошёл вдоль позвоночника. Частоту Ирвинг рассчитал, но достаточна ли амплитуда, чтобы запустить эпифиз? Неизвестно. Эти данные можно было получить только экспериментально.

Время шло, эпифиз не откликался. Неужели гипотеза неверна? Или стоит усилить импульс? А потом ещё раз усилить? И ещё… Мучить дочь до тех пор, пока сердце не остановится? Или пока Брут не заявится и не прекратит всё разом? Нет уж, если он решил рисковать, то будет рисковать до конца.

Ирвинг нарастил мощность импульса до критической. Либо он сейчас убьёт дочь, «решит вопрос», как сказал старший куратор, либо… Он нажал «ввод».

Тело женщины дёрнулось, выгнулось, пытаясь разорвать перехлёстывающие грудь и бёдра ремни, забилось в судорогах. Как же ей больно… Лишь бы не зря. Ирвинг поспешил отвернуться от экрана видеонаблюдения. Ну же, ну!

Эпифиз ожил. Знакомый зубец на графике. Запаздывание. Почему так долго?! Ага, вот он, ответный сигнал. Какой крошечный… Один кубит?

График словно взорвался, выплеснулся за обрез экрана, не успевая подстроить масштаб шкалы. Ирвинг перестал дышать. Это – оно? Получилось? Сознание возвращается в локальное состояние?

Бесконечно долгие миллисекунды всплеска прошли, масштаб вновь изменился, а он всё продолжал следить за графиком. Выхолощенному, превращённому в громадный калькулятор квантеру понадобится не менее десяти минут, чтобы проанализировать свежий скансрез вакуума, обнаружить в нём изменения. Если они есть, конечно.

Где-то слева, в конце зала, запищало противно, назойливо. Ирвинг поморщился. Писк никакого отношения к происходящему не имел, он лишь отвлекал, мешал. Не хотелось даже вставать, идти туда, чтобы разобраться.

Писк не смолкал, напротив, становился всё громче, резче. И кажется, что-то начало мигать красным. Пришлось обернуться.

Мигал сенсор тревоги на мониторе датчиков, контролирующих состояние «пациента». А графики на экране были похожи на дохлых змей. Альфа-ритм мозга – ноль, дыхание – ноль, пульс – ноль.

У Гамильтона похолодело внутри. Он попытался вскочить, но ноги сделались такими слабыми, не устоять.

– Николай, ты дома?

Сэла осторожно заглянула в полуоткрытую дверь.

– Здесь я, здесь. Заходи.

Корсан-старший попытался поправить подушку, чтобы можно было опереться на неё спиной. Вышло скверно: правая рука не желала подчиняться. Сэла всё поняла, подбежала, обняла за плечи, помогая сесть.

– Спасибо. Видишь, как удачно ты зашла. А то так и лежал бы до полудня, пока сиделка не явится. Если ты ещё скажешь, что принесла мой любимый клубничный пирог, я поверю, что ты и впрямь волшебница, желания умеешь угадывать.

Николай улыбнулся, приглашая продолжить игру. Эта новая Сэла – знающая себе цену, заслужившая уважение наукоградцев красивая молодая женщина – нравилась ему ещё больше, чем тот перепуганный птенец, которого он полтора года назад привёл к себе в лабораторию. И дважды, трижды дурак Огней, не понимающий, какое счастье он рискует потерять. Или уже потерял?

Сэла игру не поддержала. Тяжело опустилась на стоящий у кровати стул.

– Нет, я не принесла пирог, прости. И я не волшебница. Я пришла за помощью. Мне больше не к кому идти.

Николай растерялся.