– Холмс, вы чародей. Он действительно был в дымчатых очках, но ведь я об этом не говорил!
– А в галстуке – масонская булавка?
– Холмс!
– Это так просто, милый Уотсон. Впрочем, перейдем к тому, что имеет непосредственное отношение к делу. Должен вам признаться: эта история, на первый взгляд до того простая, что мне вряд ли стоило ею заниматься, с каждой минутой приобретает совсем иной характер. Правда, во время вашей поездки все самое важное осталось вами не замеченным, но даже то, что само бросилось вам в глаза, наводит на серьезные размышления.
– Что осталось незамеченным?
– Не обижайтесь, дружище. Вы знаете, я совершенно беспристрастен. Вы справились со своей задачей как нельзя лучше. Многие и этого бы не сумели. Но кое-какие существенные частности вы явно упустили. Что думают об этом Эмберли и его жене соседи? Разве это не важно? Какой славой пользуется доктор Эрнест? Что он, и впрямь такой отчаянный ловелас? При вашем врожденном обаянии, Уотсон, каждая женщина вам сообщница и друг. Почему я не слышу, что думает барышня на почте и супруга зеленщика? Как естественно вообразить себе такую картину: вы нашептываете комплименты молодой кельнерше из «Синего якоря», а взамен получаете сухие факты. И все это пропало втуне.
– Это еще не поздно сделать.
– Это уже сделано. С помощью телефона и Скотленд-Ярда я обычно имею возможность узнавать самое необходимое, не выходя из этой комнаты. Кстати сказать, полученные мною сведения подтверждают рассказ старика. В городишке он слывет скрягой, с женой был требователен и строг. Что он держал в этой своей кладовой крупную сумму денег – святая правда. Правда и то, что доктор Эрнест, молодой холостяк, играл с Эмберли в шахматы, а с его женой, вероятно, играл в любовь. Кажется, все яснее ясного, и больше говорить не о чем, и все-таки… все-таки!..
– В чем же тут загвоздка?
– В моем воображении, быть может. Что ж, пусть она там и останется, Уотсон. А мы с вами спасемся от серой повседневности этого мира сквозь боковую дверцу – музыку. В Альберт-Холле сегодня поет Карина. Мы как раз успеем переодеться, пообедать и подадимся наслаждению.
Наутро я встал рано, но крошки от гренков и скорлупа от пары яиц на столе свидетельствовали о том, что мой друг поднялся еще раньше. Здесь же, на столе, я обнаружил второпях нацарапанную записку:
Полдня я не видел Холмса, но в назначенный час он вернулся, серьезный, озабоченный, занятый своими мыслями. В такие минуты лучше было к нему не подступаться.
– Эмберли еще не приходил?
– Нет.
– Значит, придет. Я его жду.
Ждать пришлось недолго: старик не замедлил явиться; на хмуром лице его явственно обозначились тревога и недоумение.
– Я тут получил телеграмму, мистер Холмс, и что-то никак не могу в ней разобраться.
Он протянул Холмсу телеграмму, и тот прочел ее вслух:
– Отправлена в два десять из Малого Пэрлингтона, – сказал Холмс. – Малый Пэрлингтон находится, если не ошибаюсь, в Эссексе, недалеко от Фринтона. Что ж, надо ехать, не откладывая. Пишет явно лицо ответственное, как-никак приходский священник. Минуточку – где мой Крокфорд[1]? Ага, вот он: «Дж. К. Элман, магистр искусств, объединенный приход Моссмур – Малый Пэрлингтон». Посмотрите расписание поездов, Уотсон.
– Ближайший – в пять двадцать с Ливерпул-стрит.
– Превосходно. Вам бы тоже лучше съездить с ним, Уотсон. Ему может понадобиться помощь или совет. Ясно, что близится решающий момент в этой истории.
Наш клиент, однако, не выказывал ни малейшей охоты отправиться в путь.
– Но это же совершенная нелепость, мистер Холмс, – сказал он. – Что может знать о случившемся этот человек? Напрасная трата времени и денег.
– Если б ему не было что-то известно, он не стал бы посылать вам телеграмму. Немедленно сообщите ему, что выезжаете.
– Я, вероятно, все-таки не поеду.
Холмс принял самый суровый вид, на какой был способен.
– И у полиции и у меня, мистер Эмберли, создастся самое неблагоприятное впечатление, если вы откажетесь воспользоваться возможностью, которая сама идет к вам в руки. Нам может показаться, что вы не слишком заинтересованы в успешном исходе расследования.
Это предположение, видимо, привело нашего клиента в ужас.