Архив шевалье

Я же русский учил. Когда дело пошло, меня переводчиком сделали. Отпускать стали. В сельской библиотеке я все книжки прочел. Толстого вашего – «Война и мир», «Казаки». Лермонтова… очень он мне нравился, особенно «Мцыри»… Потом смешной такой поэт – Маяковский. Достоевского тоже читал. Но мне его трудно понять было. Слова вроде все понимаю, а смысл ухватить не могу. И потом, после него на душе темно. Это я уже потом узнал, что он человек был… как сказать? …одним словом, в жизни он негодяем был. И никакой русской души нет в его книжках. Придумано все. Накручено. Психологизм весь – надуманный. И не разговаривают так по-русски, как он писал. Это здесь, в Европе, придумали, что русскую душу надо по Достоевскому изучать. Специально придумали, чтобы смердяковыми вас выставить. Или блаженными вроде князя Мышкина! Чтобы больной вашу душу изобразить. А она здоровая! Я-то знаю! Четыре года среди русских прожил…

Так вот, влюбился я… Она учительницей была. На пять лет меня старше. Муж у нее с войны не вернулся. Красивая… Да и я ведь не всегда лысым был.

Я видел, что нравлюсь ей. Только сказала она однажды: «Уходи, Адольф. Нет у нас с тобой будущего. Нельзя мне тебя любить. Грех это великий – вдове русского солдата с немцем чувства разводить. Все вы по гроб жизни фашизмом испачканы. Жизни тебе не хватит, чтобы отмыться. Разве что дети твои успеют…»

И понял я, что права она: неизлечим я. Фашизм – это проказа. Он не лечится даже тогда, когда раскаяние наступило… И тогда я решил написать книгу. Про немцев! Про нас! А еще я начал свою войну с нацистами. Есть у меня в этой войне свои великие победы. Слыхали про Отто Скорцени? Так вот, я нашел его. Десять лет потратил и нашел.

Нет, я его не убивал. Да и не смог бы… Я нашел его и отдал в руки тем, кто имел право распоряжаться его жизнью. Я и с архивом Шевалье хотел поступить так же. Я ведь вдове отдал сведения по некоторым из тех, кто там значится. Я же не знал, что она хочет на этом делать деньги. Деньги на нацистах… Мерзость!

Если русские Мессера с нашей помощью не арестуют, я его непременно убью. Не сам, конечно. Но убью – точно. Его найдут с обожженными ладонями, как у Германа. Это будет означать, что его покарал Господь… с моей помощью! Знайте это!

Вот и все, мистер Каленин. Возвращайтесь в посольство и до отъезда никуда не выходите. Я сам вас найду и расскажу о своем плане переправки архива Шевалье в Москву… Увидимся…

Якобсен решительно поставил недопитую чашку на стол и вновь, как и в предыдущее посещение, опрокинул ее – на этот раз на белоснежные вельветовые джинсы.