Так вот, господа западные политики, всякие там рейганы и миттераны! Не прозевайте свой шанс! Или сейчас, или никогда! В СССР приближается 25 октября 1917 года. Разве вы не видите, разве ваша разведка не доносит вам, что в стране Ленина и Троцкого, Пушкина и Глинки случился нравственный коллапс? Случилось как раз то, чего больше всего боятся русские. У них вышибли из-под ног их единственную жизненную опору – духовность и нравственность. А больше у них ничего и нет. Одно сырье в недрах гигантской страны, на которое претендует весь мир.
Или сейчас, или никогда! Они в запое! Они отравились надеждой на свободу, нанюхались западного дурмана. Они готовы сменить Пушкина на «Макдоналдс», свое историческое достоинство – на чипсы и поп-корн. Так дайте же им все это! Разве вы не видите, что они перебрали и хотят опохмелиться? Так дайте же им суррогат свободы! Пусть опохмеляются той сивухой, которую вы изготовите специально для них!
А еще дайте денег. Тем, кто будет разлагать страну изнутри. Кормите их с руки. Приучайте брать корм открыто и нагло, чтобы они, подобно городским сизарям, которых выкармливают сердобольные бабульки, быстро превратились из обтрепанных и робких – в откормленных и жадных. И не скупитесь. Как говорится, «Париж стоит обедни!».
Но торопитесь! Сейчас или никогда! Если русские очухаются, если переживут похмельную ломку, тогда вам успеха в борьбе с ними не видать. Тогда вы снова получите рядом с собой мощную страну и гордый народ.
Вам это надо?
Мое поколение свою войну проиграло. Попробуйте вы…
Р.S. Настало время сбросить завесу с моего настоящего имени. Тот, кому надо, все поймет. Поэтому передаю привет своим замечательным коллегам – Вилли Штерману, Адольфу Якобсену, а также Констанции Шевалье. Я помню о вас, друзья мои…
«Какая наглость! – возмущенно подумал Каленин, отложив в сторону газету. – Мессер! Он еще и советологией балуется! Бывший эсэсовец, военный преступник фарисейски клянется в любви к Москве и, не стесняясь, призывает Запад к уничтожению „русского мира“. Это ли не верх цинизма?! Надо будет поговорить с Куприным. Пусть посольство сделает официальное заявление, что ли! Нельзя же молча проглотить такое! Черт! Но как это доказать и где искать этого Майсснера, или Мессера?
Беркас решительно двинулся в главное здание посольства и вскоре попал в небольшой уютный кабинет, в котором работал Николай Данилович Куприн.
– Читал-читал! – отреагировал он, увидев в руках Каленина газету. – Идиот!
– Кто идиот? – удивился Каленин.
– Майсснер, конечно… И наглец! Есть же какие-то правила хорошего тона… И газета – тоже хороша! Я уже звонил в редакцию. А эти чистоплюи начинают рассказывать мне про свободу слова, про права человека, про то, что у них не ГУЛАГ. Одно слово – подлецы и мерзавцы!
– А вы им не намекнули, кто такой Майсснер?
– Я же дипломат, Беркас Сергеевич, и не имею права так подставлять под удар себя, а главное – свою страну. Ну представьте: я говорю, что автор – военный преступник. Они завтра же опубликуют мои слова, записанные на диктофон, и потребуют доказательств. А где они? Где архив Шевалье? Вы все просрали, а теперь я должен делать заявления…
– Послушайте, Николай Данилович…