Архив Шульца

Потом, когда он вдруг приблизил нас к себе и мы начали таскаться с ним по улицам, я в него как бы влюбилась. Шуша страдал, но недолго. Вот если бы Сеньор его “отшил”, как он поступал со многими, он, возможно, страдал бы по-настоящему. Но ни меня, ни Шушу он никогда не “отшивал”. Иногда, правда, отпускал язвительные замечания – с его звериным чутьем это было не сложно, – но если он видел, что укол достиг цели, тут же прекращал. Зачем-то мы были ему нужны.

Для нас он был тогда абсолютным авторитетом, больше, чем родители, учителя и все, что было написано в книгах. Он объяснял нам, что мы чувствуем, и говорил, что мы должны делать. В каком-то смысле он лишил нас выбора, свободной воли. Бродяга и аскет, но с гипертрофированными амбициями. Романа или даже рассказа написать не мог, рецензии на театральные спектакли ни удовлетворения, ни славы ему не приносили, оставалось строить мизансцены из живых людей. Этим-то, наверное, и объясняются все его рассуждения, что талант быть человеком важнее таланта писать романы.

Я приходила, бросала камешек в окно, он высовывался и говорил:

– Иди потихоньку, я сейчас выгляну в коридор, посмотрю, как там соседи.

Я заходила в его конуру, отгороженную фанерной перегородкой от родственников. В ней было, наверное, шесть квадратных метров: меньше, чем советская норма 1920-х. Большую часть занимал прокуренный и продавленный диван, потом очень узкий проход, куда с трудом можно встать, а у другой стены настоящий Монблан из газет Unita и Paese Sera. И ту и другую можно было покупать в вестибюлях интуристовских гостиниц. Если ты входил, смешавшись с толпой иностранцев, то швейцар не решался тебя остановить, это работало даже с обтрепанным Сеньором.

Регулярное чтение итальянских газет делало его самым востребованным застольным собеседником. Юрка Свешников, который читал польские журналы, однажды в кафе попытался занять “трибуну” и стал рассказывать про диалог Бретона с Сартром, которого он назвал лидером “экзистенционалистов”.

– Юра, – перебил его Сеньор умоляющим тоном, – и так трудное слово, а ты еще в него лишний слог добавляешь.

Больше Свешников при нем рта не открывал.

Ближе к вечеру Сеньор выглядывал в коридор.

– Всё тихо, можешь идти умываться.

Я шла умываться, как могла, у меня ни зубной щетки, ни полотенца с собой не было. Потом возвращалась, и он говорил:

– Можешь ложиться.

Диван был очень грязный. Я ложилась в одежде. Он совал мне книжку:

– На, читай Пруста. А у меня дела.

Я читала Пруста, потом засыпала, и он своей маленькой аккуратной белой рукой осторожно забирал книгу. Я спала, а он сидел всю ночь, стучал на машинке, мне не мешало. Я просыпалась под утро, а он сидит, ужасно накурено, и читает. Сколько раз я у него ночевала – он ни разу не ложился.

Он помнил много стихов и часто их читал вслух. Иногда из Гумилева:

Это было, это было в те года,
От которых не осталось и следа.

Это было, это было в той стране,

О которой не загрезишь и во сне…

Или, может быть, когда умрем,

Мы в тот лес направимся вдвоем.

Мы ходили по ночной Москве, и она напоминала мне этот лес. Все это как-то ужасно в меня запало, и чувствовался вкус к жизни, которого с такой силой никогда уже не испытывала. А потом началась нормальная скучная взрослая жизнь.

Две пары

Ситуация изменилась в декабре. В четыре часа дня, когда в Москве уже почти совсем темно, Шуша с Аллой вышли из перетопленного кафе на морозную улицу Горького и пошли вверх по скользкому от снега и черных дорожек льда асфальту. К этому времени в их отношениях что-то изменилось. Объятья и поцелуи стали для Шуши скорее мучительными, потому что вызывали возбуждение, не находившее выхода. Они уже дошли до second base, как говорят в Америке, и даже несколько раз попытались двинуться дальше, но их полная неопытность каждый раз приводила к взаимному разочарованию. Не помогла и переведенная с чешского книга Петера, Шебека и Гыне, подаренная Сеньором Алле. Он привез ее из Одессы, а к заголовку “Девушка превращается в женщину” приписал от руки: “на Одесском Привозе”.

Они довольно долго шли молча. Внезапно Алла остановилась. Навстречу им шла высокая мулатка с невысоким молодым человеком еврейского вида с большим потертым портфелем. Пара тоже остановилась.

Все четверо молча смотрели друг на друга. Потом молодой человек сказал тихим вкрадчивым голосом:

– Вы, наверное, Алла и Шуша, а мы Рикки и Веня. Мы столько друг про друга слышали, что уже как бы знакомы. Давайте сейчас зайдем к Рикки, у нее есть проигрыватель, а мы как раз купили “Шехеразаду” Римского-Корсакова, – он похлопал по своему портфелю. – Если вы не слышали, то послушать надо обязательно. Совершенно буддистская музыка!