Архив смертников

«Через год забрали бы на войну и все равно бы убили», — мрачно подумал Алексей.

Все молчали. В воздухе витало какое-то напряжение. От детишек партийных и прочих функционеров в те годы можно было ожидать чего угодно. Чистки в ВКП(б) и НКВД притихли, война еще не началась — партийные боссы разных уровней чувствовали себя вольготно. Отпрыски прожигали жизнь, пили алкоголь, волоклись за девочками — и никто не мог им отказать без риска дальнейших жизненных неприятностей.

— Нам очень жаль, товарищи, примите наши соболезнования, — буркнул Алексей и вскинул голову: — Ну что, товарищи офицеры, наелись, напились, пора и честь знать. Спасибо, хозяева, за корм, все было очень вкусно…

Ночью он несколько раз просыпался с чувством какой-то неясной тревоги. Вышел во двор, потащился в туалет, не забыв захватить с собой пистолет. Потом постоял на крыльце, выкурил папиросу. Ночь для сентября выдалась теплая. Дул какой-то вкрадчивый ветерок, теребил заросли бурьяна. Плыли рваные облака. В прорехах «небесного конденсата» поблескивали звезды. На улице Рассветной было тихо, как в морге. Он напрягал слух, но не слышал никакой канонады. На фронтах Великой Отечественной творилось что-то странное — как будто всем разом надоело воевать. Городок мирно спал, словно не было под боком линии фронта.

Почему-то на цыпочках он поднялся на крыльцо, просочился в сени. Лязгнула щеколда. Прошел мимо кухоньки, вышел в просторную комнату, где еще чувствовался запах недавней трапезы. Слева спальня хозяев, справа еще два помещения, окна выходили в палисад. В большой комнате ночевали подчиненные, а он облюбовал тесную «одиночку», куда входила единственная кровать. Рядом с комнатой находился коридор к черному ходу. Дверь последнего выходила в огород, заросший сорняками. Он стянул сапоги, сунул пистолет под подушку и с наслаждением растянулся. Из-за стенки прозвучал глухой голос Мазинича:

— Это ты там шатаешься, командир?

— Я, спи.

— Да как тут уснешь, если ты шатаешься?

Военная профессия научила сверхчувствительности. Он что-то упустил и не мог понять, что. Супруги спали, он слышал, проходя через комнату, их дружный храп в две носоглотки. Алексей закрыл глаза и сразу провалился в сон…

Глава шестая

«Первые петухи» прогремели в начале седьмого. Еще не рассвело, только начинало. Мощный взрыв прогремел на дороге, забился в судорогах крупнокалиберный пулемет! Алексей резко сел на кровати, ошарашенный, ни черта не понимающий. Стены тряслись, ходили ходуном, попадали на пол какие-то старые фотографии в рамочках. Пулемет не унимался, доносился нарастающий гул — по улице Рассветной с западной стороны ползла тяжелая техника. Хлопали одиночные выстрелы, лаяли автоматы, но их трескотню глушил пулеметный грохот. Он запрыгнул в сапоги, натянул через голову гимнастерку, защелкнул ремень с подсумками и схватил автомат, висящий на спинке кровати. Взрыв прогремел совсем рядом, за палисадником! Из ограды вываливались штакетины, звенели стекла, от грохота заложило уши…

Происходило то, что советскому командованию не снилось в самых страшных снах. Пользуясь растянутостью фронта, сложной местностью, неразберихой в частях РККА, немецкие войска перешли в контрнаступление! Командованию вермахта удалось подтянуть к Калачану несколько мотопехотных батальонов 16-й армии, пару рот из моторизованного корпуса 3-й танковой армии генерал-полковника Георга Райнхардта. Эти части лесами и болотами просочились мимо вырвавшихся вперед разрозненных подразделений гвардейской дивизии и к рассвету вышли на позиции у западного леса. Удар был стремительным, не оставляющим шансов крохотному гарнизону. Прийти на помощь оказалось некому — боеспособные части в этом районе отсутствовали. Танки пронеслись до городских окраин, высадили пехоту и отправились дальше. Основная масса войск шла по Центральной улице, остальные рассыпались по параллельным Подъемной и Рассветной. Фашисты шли волной, без труда пробивая себе дорогу к комендатуре…

Это было что-то запредельное, не поддавалось осмыслению! Алексей кинулся к окну. Яблони в палисаднике препятствовали обзору, но частичная видимость сохранялась. За стеной шумели товарищи, ругался Шура Шевченко на протяжной ноте. Пальба не стихала, нарастал рев двигателей. Он, спотыкаясь, кинулся к двери, вылетел в коридор. Ногой распахнул дверь:

— Не стрелять, это я!

Коля Одинцов цедил забористые выражения, наматывал портянки. Мазинич поступил умнее, портянки в расправленном виде лежали на голенищах, он просто запрыгнул в сапоги. Шура Шевченко — рассупоненный, голый по пояс — распахнул окно, распластался с автоматом на подоконнике, стряхнув на улицу горшок с какой-то засохшей флорой.

— Товарищ капитан, что за хрень? — прошипел Одинцов. — Это немцы, что ли?

— Нет, китайцы! — гаркнул Алексей. — Не стрелять, Шевченко, подожди…