Архивы Страшного суда

Шторм подкрался незаметно, под видом мелкой мороси, разрозненных облачков. Потом словно гигантская черная штора надвинулась с севера через все небо. Струи дождя, выносимые из-под нее сильным ветром, летели почти горизонтально, далеко обгоняя саму тучу. Стало трудно дышать. Вода хлестала по глазам. Они упрямо пытались брести вперед, пока видели землю под ногой. Когда исчезла и она, Павлик ухватил Илью за лямку рюкзака, повел вниз. В углублении за большим валуном они стали разбивать палатку, пуская в дело все веревки, какие у них были, цепляя их за корневища и стволы карликовых берез, стлавшихся под ветром. Колья с трудом входили в каменистую почву. Вода успела пробраться под одежду во многих местах, прежде чем они заползли внутрь, скрючились в тесном мраке двухместки.

Ночью проснулись от звуков пальбы. Верхний шов палатки лопнул под напором ветра, и угол полотнища нещадно хлестал себя, издавая оглушительный треск. О том, чтобы снова заснуть, не могло быть и речи. Они лежали, сглатывая голодную слюну, коченея в мокрой одежде, теряя силы от вынужденной неподвижности.

Шторм продержал их в палатке весь следующий день и еще одну ночь. Потом ветер начал слабеть, небо чуть просветлело. Они кое-как свернули отяжелевшую мокрую парусину, съели остатки размякших в рюкзаке галет, двинулись дальше. К вечеру проглянуло солнце. Пар от их одежды мешался с паром, идущим от земли. Хуже всего было то, что вода пробралась до карты, и та расползлась под пальцами. У них остался только компас и школьный «Атлас мира».

Они подолгу разговаривали теперь на привалах, и рассказы обоих делались все откровеннее. Приближающийся момент расставания, расставания навсегда, развязывал языки. Вкусы их расходились почти во всем, но тяжкую обязанность культурного человека — выслушивать бред собеседника — они скрепя сердце выполняли, отыгрываясь потом язвительностью и сарказмом. Про птиц Павлик тоже почти ничего не знал, зато про камни — о, тут его было не унять. Часто заговаривали и о женщинах. И здесь, осторожничая и заметая следы, каждый исподволь, по кусочкам выколупывал из другого ответ на самый жгучий вопрос: для Ильи — правда ли, что влюбляются не только в двадцать лет, что все это продолжается так долго, что есть жизнь и после сорока? для Павлика — о чем говорила, чего хотела, кого любила, о чем мечтала, вообще какой была женщина по имени Лейда Ригель?

3

Изгородь выползала из перелеска, тянулась через поляну, исчезала за гребнем холма. Жерди были старые, побуревшие, косо, на поморский манер, набитые на столбики-колья. Полоса голой земли шириной метров пять послушно следовала всем извивам ограды. Из размытых дождем, давно не обновлявшихся борозд пробивались пучки молодой травы.

Павлик толкнул в бок лежавшего рядом Илью, заглянул в его обросшее щетиной лицо, нерешительно хохотнул:

— Дошли, что ли? Хочешь жмурься, хочешь щипай себя, но вот она — змея долгожданная! Небось и не верил уже?… Я и сам, честно сказать, начал бояться, что сбились. По моим расчетам выходило, что еще позавчера должны были выйти.

Илья не улыбался в ответ, молчал, смотрел серьезно, почти испуганно.

— Теперь главное — не распускаться. У них много всяких фокусов в запасе. Могут мину где-нибудь подложить. Или сигнальный провод натянуть. А то еще, я слышал: распашут вот так контрольную полосу, а настоящая граница на три километра дальше. Человек перейдет, сядет, дурачок, отдыхать или праздновать — все, думает, свобода, безопасность! Тут они его и царап. Я, пожалуй, с тобой перейду. Досмотрю, чтобы уж наверняка.

— Может быть, выдернуть несколько жердей и положить через вспаханное? Чтобы следов не осталось.

— Прогнутся до песка, отпечатаются. Да и лишнее это. Не каждый же день они здесь проходят проверять. Ведь глушь — ни души. Я первым пойду, а ты просто ступай за мной след в след. Потом вернусь, перейду назад. Получится один след туда, тот же самый — обратно. Заблудился человек, забрел куда не следует, потом вернулся. Ну что — двинули? Пешком — за границу.

Он первым перелез через изгородь, ступил на размытые борозды. На рыхлом песке каждый отпечаток оставлял все рубчики подошвы. Попасть в них точно, не разрушив рисунка, было невозможно. Трюк явно не проходил, но Илья честно старался. Лесной сумрак глядел в спину тысячью невидимых глаз.

Он оперся на протянутую Павликом руку, вспрыгнул на жесткий дерн.

Ничего не случилось.

Корявые березки, стланик, трава так же тихо шелестели по обе стороны полосы, словно насмехаясь, сбивая с толку своей похожестью, неразделимостью, неучастием в людских разгораживаниях.

— Не расслабляться, — скомандовал Павлик. — Марш.