Архивы Страшного суда

«Фанатичная толпа штурмует главную квартиру "Подзащитных Христовых"».

«Убийство руководителя секты».

«38 человек погибло во время беспорядков, 206 ранены».

«Полиция подозревает организованный саботаж».

«Врачи не ручаются за жизнь директора Архива».

«Материальные убытки оцениваются в миллиард долларов».

«Епископ Чикагский видит в разрушении Архива Страшного суда перст Божий».

Статья и фотографии занимали почти целиком две страницы. Но все равно отлитая в газетные строчки драма утрачивала свою грандиозность, непоправимость. Очередная катастрофа, авария в ряду других, из тех, что выносятся каждый день в заголовки новостей, чтобы мелькнуть, привлечь минутное внимание и завтра исчезнуть на свалках использованной бумаги. Все же Лейда захотела прочесть. Она тревожилась за судьбу двух лаборанток, — может, там уже есть списки погибших и раненых? Но англичанин все разворачивал страницу к свету. Прочесть не удавалось.

В этот момент что-то произошло с ее глазами. Словно она смотрела на экран телевизора и кто-то без предупреждения переключил программу. Новая программа была размытой и дрожащей. Звук то заглушался скрипами и шумами, то пропадал совсем. Она видела улицу в Таллине, ту, что вела от их дома к вокзалу. Несколько мужчин в шляпах и пиджачных тройках шли по ней молча и торжественно. Главный шел впереди, чуть улыбаясь. Она узнала отца. Игнациус Ригель выглядел очень пожилым и почтенным. Разве он дожил до таких лет? Остальные были то ли его учениками, то ли свитой. Но вдруг один из них забежал вперед и стал на пути, показывая рукой, куда свернуть. Отец задумался на минуту, потом пожал плечами и вошел в указанную ему дверь. И все остальные, словно скинув с облегчением груз торжественной медлительности, кинулись к этой двери, стали заколачивать ее досками, навешивать замки, забивать щели.

Потом возник отец Аверьян. Он не появился на экране, но каким-то образом его присутствие на этой улице, в стороне от людей, замуровывавших дверь, стало понятным, потому что она заговорила с ним. Она сказала, что очень любит отца и верит, что могла бы воскресить его, если бы любила еще сильнее. Ей трудно поверить, что воскрешать и выбирать для воскрешения будут по Суду, но она могла бы поверить, что воскрешение возможно по любви. Но поверить в это по-настоящему мешает страх. Потому что нет ничего ужаснее: любить кого-то и вдруг обнаружить, что ты не можешь вернуть любимого к жизни, потому что любовь твоя оказалась слабой и недостаточной. Ибо тогда чувство вины убьет тебя самого очень быстро.

Программа снова переключилась. Улыбающееся женское лицо заняло весь экран, губы беззвучно шевелились. Лейда догадалась — кивнула, застегнула ремень. Стюардесса ушла дальше по проходу, ее место заняла медсестра в белой маске. Другие сестры и врачи неспешно двигались по операционной, передавали друг другу инструменты, банки с кровью, марлевые тампоны, резиновые трубки. Лейда чувствовала себя немного неловко, потому что забыла, какая роль на этот раз отведена ей. Давать наркоз? Переливать кровь? Потом поняла, что все это маскарад. Что под белыми масками спрятаны не медсестры, а какие-то незнакомые мужчины. Всмотревшись внимательнее, она узнала таллинского коротышку с усиками, милиционера с вокзала в Пскове, Мышеедова, громилу Фрэнка. Полковника Ярищева не было видно, но один врач все время поворачивался спиной, прятал лицо. И еще она поняла, что к операции — или к чему-то еще — готовят ее саму. Ей стало жутко.

Сон накатывал волнами, но все не мог одолеть нервного возбуждения, затянуть сознание целиком. Она увидела траву, несущуюся за окном, ощутила дрожь удара колес о землю, услышала радиоголос, просящий оставаться на местах. Потом снова оказалась в операционной.