Архивы Страшного суда

За домом блеснула стеклянная стена оранжереи. Потом выдвинулся розовый бок автофургончика — задняя дверца открыта и почти уперта в ступени крыльца. «Сладкие, незапретные плоды ЭДЕМА». Из-под синих строк французской надписи, как из-под косо отодвинутого занавеса, выглядывали две смеющиеся головы (Адам и Ева до грехопадения?), нацелившиеся впиться зубами с обеих сторон в огромный помидор. Средних лет дама, в платке и потертой дубленке, грузила в фургончик ящики с клубникой.

— Можно помочь?

Подходя к фургону, Джерри старался потверже ударять подошвами о землю, хотя и без этого, конечно же, женщина не могла не слышать его — хотя бы по шуму подъезжающей машины.

— Можно помочь? — повторил он, переходя с французского на русский.

Женщина глянула на него сквозь очки, суховато улыбнулась и повела рукой — сначала в сторону его светлого пальто, потом — в сторону угрожающе сочащихся ягод.

— О, это пустяки.

Он поднялся по ступеням и ухватился за ручки верхнего ящика. Женщина помедлила, потом кивнула, перешла в ароматный сумрак фургона и стала принимать у него ящики один за другим, укладывая Pix в глубине на специальных полках, также не произнося ни слова. Вдруг распрямилась и помахала кому-то.

Он оглянулся.

Первое впечатление было: старик, стоявший в дверях оранжереи, чем-то очень разгневан. Хотя поза его была абсолютно спокойной, седая бородка мирно стекала на рабочий халат, а в руках он держал какие-то уж символически мирные предметы — ведро с нарезанными гвоздиками и пучок (пародия на молнии?) зеленого лука, — впечатление разгневанности не проходило. Потом Джерри понял: цвет лица. Не старческий румянец, не склеротическая сеть жилок, вырывающаяся на поверхность под напором алкоголя, а та сплошная краснота, которой тонкая и нежная кожа отзывается на солнечный жар. Или на жар, идущий изнутри. И даже вопросительно-приветливая улыбка не заслоняла этого ощущения разгневанности.

— Мистер отец Аверьян? Меня зовут Джерри Ньюдрайв. Сегодня утром прилетел из Нью-Йорка. Без предупреждения, простите. Но очень нужно с вами поговорить. Хотя бы полчаса. Правда, если это неудобно, могу приехать и завтра.

Отец Аверьян поднял руку с луковым пучком, сдвинул щекой рукав халата, глянул на часы:

— Нет, ничего, ничего. Время еще есть. Вот только матушку снарядим в дорогу и поговорим.

Он передал Джерри гвоздики и лук, снова ушел в оранжерею и выкатил тележку цветочной рассады. Втроем они быстро закончили погрузку. «Матушка», вылезая из фургона, вручила Джерри плату за труд — гвоздику и клубничину размером с яйцо.

— Ирина, я так думаю, если Жорес заплатит сразу, ты пожалуй, заправься бензином на обратном пути. Только не у Пертье — он воду подмешивает, это уже точно. А там, за железной дорогой, есть бензоколонка поменьше, — знаешь?

Попадья Ирина взяла его за запястье и вопросительно постучала ногтем по циферблату часов.

— Ну ничего, они подождут тебя на вокзале минут десять. Я без вас не начну.

Голос у него был мягкий и тонкий, в паузах между словами взбулькивавший иногда глуховатым смешком. Подставив перегнувшейся из-за руля жене щеку для прощального поцелуя, он осенил крестным знамением мотор, колеса, выхлопную трубу и потом — с особенным чувством — кабину.

Фургончик покатился вниз, и красный помидор на задней дверце запрыгал, уворачиваясь от еще невинных, но острых зубов Адама и Евы.

Джерри с наслаждением высосал остатки клубничины из зеленой шапочки черенка.

— В жизни не пробовал таких ягод. Вы их, наверно, каким-нибудь сиропом прямо на корню поливаете. Со сбытом, я думаю, проблем нет?

— Раньше было лучше, — сказал отец Аверьян, ведя его к дому мимо аккуратной длинной поленницы, потирая захолодевшую на ветру красную лысину. — Сами возили прямо в Париж, в очень дорогие отели. А теперь, когда бензин стал дороже молока, — приходится через посредника. Но мне, по правде говоря, и спокойнее: матушка доедет до станции минут за пятнадцать, сдаст товар и назад. Никаких этих хайвеев с ополоумевшими грузовиками.

— Но прямого шоссе к вам еще нет? Я все кишки растряс, пока доехал.

— Нет, до сих пор нет. Обещают, правда, но все это, знаете, вилами по воде писано.

Они вошли в гостиную. Низкий потолок, четыре медные лампы подвешены на цепочках в четырех углах, икона с распятием подсвечена не лампадой, а крошечным прожектором, спрятанным где-то за книжным стеллажом. Пока отец Лверьян мыл на кухне руки, компьютер в голове Джерри заправлялся новыми сведениями: книги, наваленные на столе, — на русском, французском, немецком; то же самое и журналы, и какие! — и физика, и биология, и астрономия; за стеклами шкафов тома выстроены аккуратно, но без оглядки на декоративность — золоченый переплет рядом с драной брошюрой, если того требует неведомая система; фотография смеющейся девицы, повисшей на плечах попа и попадьи, — должно быть, дочь; за занавесями на окнах видны раздвижные железные решетки; окна выходят — на юг? на запад? Да не все ли равно?! На запад, на запад — грузи все подряд, там разберемся, нужно или нет.