Архонт Варанги (СИ)

— Россы отошли в Доростол, — хмуро говорил Варда Склир, — они также потеряли много своих и, наверное, опять будут жечь погребальные костры. Наш флот и дальше сторожит выход из Дуная, не пуская лодьи россов. Но вот наши воины...

— А что с ними? — бросил быстрый взгляд Иоанн. Варда Склир замялся, словно не решаясь с ответом.

— Многие боятся, — ответил стратопедарх Петр, — эта ночь вселила в них страх, которого они не видели даже под стенами Города. Будет непросто заставить их снова идти в бой. Особенно болгар — среди них, сдается мне, найдется немало тех, кто готов перебежать обратно к россам.

— Впрочем, и россы сейчас вряд ли смогут наступать, — заметил Склир, — они слишком истощены ночной схваткой. Похоже, мы вернулись туда, откуда и начали.

Обсудив также возможность подвоза подкреплений и проблемы со сбором фуража, Иоанн, наконец, отпустил военачальников и вызвал главу дознавателей. Тот принес вести из Города — и были они невеселые. Лев Фока, брат убитого Цимисхием басилевса Никифора, ослепленный по приказу нового императора, на самом деле подкупил палача и тот лишь обжег пленнику веки раскаленным железом. Лев сбежал из темницы при помощи друзей, и готовился покинуть город, что могло стать началом еще одного мятежа. Только чудом удалось отвратить очередную смуту, вроде той, что поднял не так давно племянник Льва, Варда Фока: один из «верных» друзей беглеца, польстившись на богатую награду, выдал планы заговорщиков. Льва Фоку вновь схватили и ослепили, уже со всем старанием. Но сколько еще могло тлеть заговоров за спиной Цимисхия, пока он кладет сотнями и тысячами лучших воинов под стенами этой трижды проклятой Дристры?! Как бы ему, в безуспешных попытках разбить россов, не потерять еше и всю империю.

Отпустив дознавателя, Иоанн, бессильно откинулся на ложе, думая обо всем услышанном. Сейчас при свете дня, видение, явившееся ему средь туч и молний, казалось горяченным бредом, наваждением, хотя вчера император почти поверил, что узрел одного из вишапов — чудовищ, в которые верили его собственные языческие предки, полурыб-полузмеев, повелевающих всеми водами, земными и небесными. Самый большой из вишапов, как говорилось в старинных преданиях, мог вырасти столь огромным, что пожрал бы солнце — и вчера басилевс чуть не решил, что видит именно это чудовище. Но солнце взошло, рассеяв ночные страхи, — и осветив новые проблемы, которые уже не спишешь на горячку расстроенного воображения и не развеешь отварами из трав. С уже созревшим решением, император, набравшись сил, снова кликнул Варду Склира.

— Нужны переговоры, — твердо сказал Цимисхий, — пошлите гонцов к россам.

Известие о посланцах кесаря быстро облетело весь Доростол — мало не весь город собрался на площади перед воротами, чтобы посмотреть на греков. Явился сюда и князь, в окружении верных дружинников, одетый лишь в белую рубаху и шаровары, словно насмехаясь над закованными в железо византийцами.

— Кесарь просит о нас о мире? — Святослав недоверчиво усмехнулся, глядя на ромейского воеводу, окруженного десятком скутатов, — и сам готов встретиться?

— Именно так, — кивнул стратопедарх Петр, — император не желает больше губить людские души и хочет заключить с тобой мир — и союз.

— У него есть враг страшнее меня? — непритворно удивился Святослав, — и против кого же?

-Об этом он скажет тебе сам, — сказал Петр. Святослав задумчиво посмотрел на него и, потом поднял скучающий взгляд к небу, щурясь на солнце.

-Мы подумаем, — бросил он и, развернувшись, ушел с площади. Вслед за ним потянулись и остальные русы, оставив ромеев окруженными толпой зевак.

— Грекам верить нельзя!

Коренастый плечистый муж, ровесник князя, лобастый как волк, и Волком же звавшийся — отчасти из-за одеяния: наброшенного поверх кольчуги плаща с подкладкой из волчьего меха, волчьей же шапки и гайтана с волчьими клыками на шее, отчасти из-за желтых, совершенно волчьих глаз, — грохнул кулаком по столу, за которым князь держал совет с дружиной, так, что с него едва не посыпалась посуда.

— Царь греческий и так натерпелся от нас сраму, — продолжал воевода, — не пойдет он сейчасна мир. Уловка это, очередная хитрость ромейская, чтобы время выгадать. Ударить бы сейчас по их лагерю, пока они там замаранные портки стирают с прошлой ночи, а с Цимисхием поступить как с его жирным родичем, что за камнеметами не усмотрел. Славная была жертва Перуну, не иначе за нее он и даровал нам победу.

Он хищно оскалился, больше чем когда-либо, напоминая зверя давшего ему имя — и таким же волчьим оскалом отразились и усмешки на лицах остальных дружинников, вспоминавших о бесславной кончине дяди Цимисхия Иоанна Куркуаса. Тучный армянин был захвачен в плен, свалившись с коня, тут же пойман и буквально разорван русами на части, принявшими византийского военачальника за его венценосного племянника. Отрубленную голову Куркуаса, насаженную на кол, потом русы водрузили над стенами города, как бы в насмешку над греками.