Арлекин

— Если ты нас убьешь, остальные тебя загонят и убьют, Анита. Закон вампиров запрещает убивать арлекинов.

— Я вас убью не как слуга-человек Жан-Клода, я убью твою госпожу как федеральный маршал и официальный ликвидатор вампиров.

— Я знаю ваши законы, Анита. У тебя нет на нас ордеров.

— У меня два ордера на двух вампиров, которые чертовски похожи на Мерсию и твою госпожу.

И снова испуганная искра у нее в глазах. Кажется, научилась я читать по мохнатым лицам — очко в мою пользу.

— В ордерах — имена членов церкви! — прорычала Соледад.

— Ордер формулируется достаточно широко, Соледад. Там сказано, что я могу убить вампира, ответственного за смерть жертвы, и могу, по своему усмотрению, убивать любого, кто этой смерти содействовал. Также мне позволено убивать всякого, кто препятствует мне в выполнении этого моего долга. — Я глянула в красивое странной красотой лицо-морду. — То есть тебя.

Олаф появился рядом с Эдуардом, держа в руке банку ВД-40 и факел, сделанный из тряпки, намотанной на ручку от швабры. От всего этого шел острый маслянистый запах. Олаф своим густым голосом объявил:

— Я шел за горючим к машине, но чулан уборщицы оказался ближе.

Я чуть не спросила, что такое «горючее», но, может, и хорошо, что не спросила. Хотя то, что в машине, могло быть быстрее, чем то, что мы сейчас собирались к ней применить.

Олаф дал Эдуарду зажечь факел — наверное, пропитал чем-то заранее, потому что занялось прозрачным ярким пламенем.

Клодия велела тем, кто стоял дальше, расчистить место — охранники раздались как занавес, оставив Соледад открытой, и образовали две цепи — одна стоит на коленях, другая в полный рост. Эдуард встал с ними.

— В сердце или в голову! — крикнула Клодия.

Соледад прыгнула — не в сторону двойной цепи, где были двери и свобода, не в сторону расстрельного взвода, а туда, где цепь была реже — в коридор.

Все стволы грохнули одновременно — и взлетевшая лента золота с серебром свалилась кучей на пол. Она умела заживлять раны от пуль, но изначально раны получались настоящими. В нее продолжали стрелять, и под конец она дергалась, но не пыталась снова встать.

Олаф повернулся так, чтобы я увидела у него сзади на поясе пистолет.

— Прикрой меня.

Я все ждала, что начнет чувствоваться рана, но меня продолжал нести адреналин. Потом мне это отольется, но пока что все хорошо.

Охватив ладонью рукоять, я извлекла пистолет из внутренней брючной кобуры. У Олафа я ожидала увидеть что-то большое, но это был хеклер-коховский «ю-эс-пи компакт». Я на такой поглядывала перед тем, как все-таки выбрала «Кар». Взяв его двуручным хватом, я нацелилась в упавшую тигрицу.

— Готова, — доложила я.

Олаф с факелом и банкой-спринцовкой растопки скользнул в круг. Я не скользила, шла шагом, но была рядом с ним, когда он оказался возле тигрицы. Была рядом с ним, когда он сбрызнул горючим ее растерзанное лицо и грудь. Вдруг возникший нефтяной запах мешал дышать. Тигрица среагировала на жидкость или на запах, попытавшись нас ударить — я выстрелила ей в морду. Пистолет в моих руках подпрыгнул стволом к потолку, и я не сразу смогла навести на нее снова.

— Что за хрень? — спросила я.

Он ткнул факелом в сделанную мною рану, и тигрица завопила. Ударил удушливый и горький запах жженого волоса, забивающий запах растопки — Олаф поджег тигрицу, залил ее густой маслянистой жидкостью и поджег. Она была слишком сильно еще ранена, чтобы сделать что-то всерьез, но могла еще вопить и дергаться — похоже, ей было больно. Она переставала двигаться, и запах горелой шерсти сменялся запахом горелого мяса и нефти. Но долго, очень долго еще слышались высокие, раздирающе слух стоны.

Эдуард встал рядом со мной, целясь из пистолета. Мы трое стояли и смотрели, как по частям умирает Соледад. И когда она перестала не только двигаться, но и стонать, я сказала:

— Принесите кто-нибудь топор.

Кажется, сказала нормальным голосом. Одно ухо, по крайней мере, у меня уже слышало. То, рядом с которым выстрелил Питер, пока было не в счет. От него только эхо какое-то странное слышалось в голове.

— Зачем? — спросил Эдуард.

— Она вылечивается, как вампир, происходящий от Любовника Смерти.

— Не знаю этого имени, — ответил Олаф.

— Гниющие вампиры. Она исцеляется, как гниющий вампир. Даже свет солнца не дает полной гарантии. Мне нужен топор и нож, большой и острый.

— Ты ей отрубишь голову? — спросил Олаф.

— Да, а ты можешь вынуть сердце, если хочешь.

Он посмотрел на тело. Оно снова стало человеческим, лежало на спине, разбросав ноги. От лица почти ничего не осталось, на месте перехода груди в живот зияла дыра, одна грудь сгорела и оторвалась, но другая осталась, белая и торчащая. И волосы — тигриный желтый мех — еще остались с одной стороны головы. Лица не было, не таращились на нас мертвые глаза, и это было бы хорошо, но вид обгоревших лицевых костей, с которых облезает мясо, — это немногим лучше.

Я с трудом проглотила слюну — в горле болело и будто завтрак просился обратно. Попыталась глубоко дышать — запах горелого мяса не улучшил ситуацию. Пришлось дышать неглубоко и не очень задумываться.