Арлекин

Сердце у Джованни я вырезала сама, взяв у Фредо нож, которым легче вскрывать грудную клетку, чем любым из моих. Я устала, и у меня уже начал проходить шок, отчего движения стали неуклюжими. Руки я уже запустила ему в грудь чуть ли не по локоть, но никак не удавалось нащупать сердце среди связок, удерживающих на месте сердечную сумку. Сумку-то я уже пропорола, но там будто что-то запуталось. А я так устала, почти до онемения… но все же недостаточного онемения.

— Я помогу? — склонился над телом Олаф. У него тоже руки были в крови, но только одна из них была будто в красной перчатке.

— Да, оно там запуталось. Наверное, я просто устала.

Он потянулся в дыру, которую я проделала, и его рука поползла вдоль моей, и только когда наконец его ладонь охватила мою руку, прижимая пальцы к еще теплому сердцу, только тогда я посмотрела на него. Мы оба наклонились над телом — лица наши разделяли считанные дюймы — запустив руки в превышающее их по длине тело. И Олаф смотрел на меня, наши руки сомкнулись на чужом сердце, и повсюду была кровь. А смотрел он на меня так, будто это у нас ужин при свечах, а я — в кружевном белье.

Очень отчетливо проплыла в голове мысль: «Я не закричу». Я буду спокойна. Я, блин, буду спокойна, черт меня побери. И к тому же, если я заору, ему будет в кайф.

И только чуть напряженным голосом я сказала:

— Кажется, вот почти дотягиваюсь. Можешь достать там дальнюю связку?

Он продвинул руку через мою, дальше вокруг сердца, и когда достал до того кусочка сердца, куда не доставала я, погладил мне руку. Я стала выводить руку наружу, когда почувствовала, что он ухватил тот нужный кусок мышцы или связки. Вырванное ранее сердце он положил на пах мертвого вампира и схватил меня за руку раньше, чем я успела ее вытащить из грудной полости, сжал мне пальцы внутри, и мы держали сердце вместе. Если бы я стала отбиваться, ему бы это понравилось. Я могла бы позвать на помощь, но он уже почти отделил его, и вскоре все закончится. Я заколебалась. Он оторвал сердце от того, что там удерживало его на месте, и оно скользнуло нам в ладони — ему и мне. Он свободной рукой держал меня выше локтя, управляя нашим выходом из грудной полости. Наконец он вытащил руку из тела вместе с моей, пристально глядя мне в лицо. Обычно у меня нет трудностей копаться в мертвом теле, но ощущение наших рук, держащих сердце совместно, локтей и предплечий, прижатых друг к другу среди скользких кровавых мышц, было до странности интимно. Последние несколько дюймов он смотрел вниз, на рану, а не мне в лицо, смотрел, как наши окровавленные руки выползают из раны под грудиной. И другой рукой придерживал меня за плечо, вздел наши руки вверх, и секунду мы держали сердце вместе, и он смотрел на меня поверх этой окровавленной мышцы.

Я знала, что побледнела, и ничего не могла сделать с этим. Я знала, что он обрадуется моему страху, но прекратить не могла. А он наклонился ко мне, перегнулся через окровавленное сердце, через наши окровавленные руки, через тело. Потянулся меня поцеловать.

— Не надо, — шепнула я.

— Ты не хочешь, чтобы я тебя целовал.

— Я вообще не хочу, чтобы ты ко мне прикасался.

И тут он улыбнулся:

— Отлично!

И поцеловал меня.

Нож Фредо уже устремился к другой груди, когда Олаф отшатнулся, чтобы я не достала. И рассмеялся — густым, глубоким смехом. Счастливым смехом, таким неуместным среди всего, что мы тут делали. И оставил меня с ножом в одной руке и сердцем в другой. Не будь у меня руки заняты, я бы потянулась за пистолетом. Потом списала бы на временное помешательство.

Он вытер окровавленные руки о собственную одежду, не только о рубашку, но вдоль всего тела, показав мускулы груди, живота, дошел до паха, растирал пах окровавленными руками и при этом смотрел на меня.

Этого мне хватило. Положив на пол сердце и нож, я бросилась в туалет, но не успела, и меня стало рвать перед дверью в холл. И рвало так, что ничего не осталось, рвало, пока не застучало в голове и я не стала сплевывать желчь. Мика положил мне на лоб прохладную человеческую руку, Натэниел придержал волосы, потому что у меня самой руки были еще в крови.

Олаф уехал. У меня к списку возвращающихся кошмаров добавился еще один: Олаф режет тело, только во сне крови гораздо больше, и Джованни кричит, и я отвечаю Олафу на поцелуй. Может, временным помешательством было, что я не застрелила его.

Питер на инъекцию не согласился и ликантропией не заболел. Он дома, поправляется по-человечески медленно, но ему шестнадцать, и он в хорошей форме. Он выздоровеет, но будут у него шрамы, как настоящему мужчине положено. Что сказал Эдуард Донне — понятия не имею. И не уверена, что хотела бы это знать.