Арлекин

— Лизандро, оставь нас, — сказал Жан-Клод.

Лизандро, кажется, собрался возразить, но передумал. Он только спросил:

— Мне остаться за дверью или вернуться в клуб?

— За дверью, я думаю, — ответил Жан-Клод.

— А разве не стоит ориентировать наших охранников? — спросила я.

— Это дело не касается родере.

— Пока тебя не было, Лизандро выдвинул тезис, что если мы подвергаем их опасности, они имеют право знать причину.

Жан-Клод посмотрел на Лизандро — не самым дружелюбным взглядом.

— Действительно?

Лизандро ответил таким же твердым взглядом.

— Я говорил о выборе Анитой следующего подвластного зверя, но ничего о твоих приказах, Жан-Клод.

— Все, что касается ma petite, касается меня.

В его голос послышался намек на мурлычущее рычание.

Лизандро чуть переступил с ноги на ногу, выдохнул так, что это было заметно.

— Не хочу быть бестактным, но разве не хочешь ты, чтобы следующим она выбрала более сильного зверя? Такого, который укрепил бы твою власть.

Жан-Клод смотрел на него в упор, и Лизандро старался одновременно смотреть на вампира и не смотреть. У меня годы ушли на овладение этим фокусом, но хорошо, что сейчас он мне уже не нужен, потому что я набрала достаточно силы. Очень трудно держаться круто, когда не можешь смотреть противнику в глаза.

— Моя сила как-то касается крыс? — спросил Жан-Клод.

— Да.

— Чем?

Очень недружелюбно прозвучало это простое слово.

— Твоя сила обеспечивает нашу безопасность. Крысолюды помнят, как жилось в Сент-Луисе, когда мастером города была Николаос. — Лизандро помрачнел и покачал головой. — Она не защищала никого и ничего, кроме вампиров. Ты же, Жан-Клод, заботишься о всем противоестественном населении города.

— Я думал, ты поймешь, что о таких вещах думает ma petite.

— Она — твой слуга-человек, — возразил Лизандро. — Ее действия — твои действия. Разве не считают вампиры, что слуга-человек — всего лишь продолжение своего мастера?

Жан-Клод моргнул и прошел дальше в комнату, по дороге взяв меня за руку.

— Приятное самодовольство. Но ты же знаешь, что ma petite — самостоятельная личность.

Его рука ощущалась в моей твердо, реально, и мир вдруг стал надежнее. От одного прикосновения его руки я вдруг будто пришла в себя.

— Не знаю, кто на меня воздействовал, но оно все еще здесь, — сказала я. — Чуть как-то выветрилось, но здесь.

— О чем ты говоришь, ma petite?

— Вот когда ты меня коснулся, я как-то собралась. А до того рассыпалась, оказывается, даже сама того не замечая.

Он притянул меня к себе, почти обнял. Я погладила масляную мягкость его кожаных лацканов.

— И вот так ты все еще собрана? — спросил он.

Я покачала головой.

— Попробуй прикосновение кожи к коже, — предложил Реквием.

Он не встал с кресла у стола. Мы подошли к нему ближе — ненамеренно. По крайней мере с моей стороны.

Я не выпускала руку Жан-Клода, но другую приложила к его голой груди. И момент прикосновения был хорош.

— Еще лучше, — сказала я и погладила гладкие, твердые мышцы груди. Провела пальцами по кресту шрама. Еще лучше.

— Почему ты не сказал нам с Байроном, Жан-Клод? — Реквием поднял на нас глаза, пытаясь сохранить непроницаемое лицо, но не совсем преуспев. Он сидел в вольной позе, откинувшись на спинку кресла, но глаза его выдавали: настороженные и напряженные.

— Ты такое уже видел? — спросила я.

— Однажды. — Голос его был спокойнее глаз.

— Когда? — спросила я.

Он посмотрел на Жан-Клода:

— Пусть крысолюд уйдет.

Жан-Клод кивнул:

— Лизандро, ты пока свободен. Если мы сможем тебе рассказать больше — расскажем.

Лизандро, уходя, глянул на меня — будто потом ему скорее расскажу я, чем остальные. И был прав.

8

Байрон оглядел нас всех. Обычно шутливое его лицо стало полностью серьезным.

— Кто-нибудь, просветите нас, бедных темных крестьян?

— Вы получили дар? — спросил Реквием.

— Oui.

— Какой дар? — спросил Байрон.

— Маску, — ответил Жан-Клод.

Байрон побледнел — он сегодня достаточно напитался, чтобы хватило краски это сделать.

— Нет, блин, нет, не надо, только не это, только не опять…

— Какого она цвета? — спросил Реквием голосом почти исчезающим — как умеют исчезать только старые вампиры.

— Белая, — ответил Жан-Клод.

Байрон от облегчения чуть не рухнул на пол. Натэниел протянул ему руку, Байрон ее взял.

— Рыбоньки мои, у меня ж коленки слабые. Больше не надо меня так пугать. Белая, уф… белая. Это значит, мы не под угрозой.

Натэниел помог ему вернуться на диван, но не остался с ним, а подошел к нам.

— А какого цвета получил ваш мастер в Англии? — спросила я.

— Сперва красную, потом черную, — ответил Реквием.

— А красная что значит?

— Боль, — ответил Жан-Клод. — Обычно это заявление о покарании мастера, чтобы привести его к покорности. Совет очень нелегко прибегает к Арлекину.

Имя упало в тишину, как камень в колодец — напрягаешься, прислушиваясь и ожидая всплеска. Я прижалась щекой к груди Жан-Клода — сердцебиения не было слышно. И дышал он лишь тогда, когда ему нужно было говорить. Я подняла голову, оторвав ухо от груди Жан-Клода. Иногда мне все же не по себе бывало — прикладывать ухо к молчащей груди. Тишину прервал Байрон.