Армагеддон

На углу Тверской и улицы Станкевича, в красной гранитной нише сидит мраморный Будда. Поверх и перед нишей, как бы отдуваемый оттуда теплым воздухом, сыплет крупный снег. Я стою перед ним пораженный — в лохматой шапке и дубленке с выпушенным наружу ирландским шарфом. Мимо — прохожие, естественно, не обращая внимания, мало ли какой антикварный магазин еще открылся в теперешней Москве. Но я-то знаю, меня опять зовешь ты. И надо только шагнуть туда.

Меня сразу охватило горячим воздухом. И еще с минуту я стоял под высоким, расписанным синими драконами куполом, совершенно неправдоподобный, в заиндевелой, будто казацкой шапке, на плечах еще таял снег. Сбоку мелькнуло искаженное ужасом лицо желтого монаха. Подумал — привиделось! Я поспешно огляделся. В этом храме я уже бывал. Весь округлый, светящийся Будда, с мягкой укоризненной улыбкой слабо подкрашенного мрамора, смотрел мне куда-то в ноги. Бог мой! Я же не снял здоровенных финских сапог у входа в храм! Я тут же разделся, будто слез с пьедестала, в носках стал еще нелепей.

Бабочкой взмахнуло пестрое кимоно, смешные китайские львы кинулись на меня, темная головка зарылась в пушистый шарф, и две сухощавые ручки обвили мою шею. Китайские львы, ни слова не говоря, подхватили меня и вынесли из храма.

Боже мой, я был готов увезти тебя куда угодно. Но не ожидал, что опять окажусь на московской улице под недоуменными взглядами прохожих. В одних носках, можно сказать, босой на снегу, обнимающий девушку в одном халатике, расшитом желтыми китайскими львами.

— Это твой фокус? — тихо вздохнули львы в моих объятьях.

— А зачем ты меня позвала? — в свою очередь удивился я.

Львы загадочно улыбнулись. И я все понял.

Таксист был, очевидно, поражен видом своих пассажиров. Но, по обыкновению московских водителей, ни о чем не спросил. Я назвал ему адрес. И желтая машина быстро покатила по заснеженным улицам к Сретенке, унося в своем нутре целый прайд счастливых львов, которые урчали и ласкались друг к другу, переплетаясь одним клубком.

Привез нас таксист почему-то к Тане. Но Тамару, похоже, это не удивляло. А вот и хозяйка нам открывает. В беретике.

— Здравствуй. Почему мы к тебе приехали, сам не знаю.

— А там занято, — и улыбается своей извилистой улыбкой.

«Там же Алла, как я забыл!»

— Пусть там и остается, — сказала Тамара, и тоже улыбнулась.

— Узнай, дорогой, — говорит Таня, — мы любим тебя обе. Твоя жена — моя старшая сестра. А я — твоя младшая жена.

Стоят они рядом в кимоно со львами, действительно — сестры. Как это я раньше не замечал?

— Как же так? — удивляюсь я.

— Старый китайский обычай, — с улыбкой объясняет ящерка.

— Я и прежде подозревал. Но это же замечательно! Будем жить вместе!

Тамара по прежнему молчит.

(Таня — услужливая ящерка, младшая жена, предлагает мне чаю. Беру чашку, но там на донышке четкая картинка: мужчина-новорожденный лезет обратно в женщину, которая кричит от боли. Не хочу такого чаю).

— Прежде чем ты станешь этим звонким фарфором, — продолжает Таня, — узнай, что мы два начала — одно существо.

Между тем, Тамара продолжает загадочно молчать.

— Только я — доброе начало.

— А я злое и голодное, — вдруг произносит Тамара мужским голосом. — Хочу тебя. Какая шелковистая у тебя гривка на спине! И вдруг завизжала: — Я ее вырву по волоску!

Уже не Тамара, рычит львиная пасть — и распахивается сладкими тягучими натеками все шире, шире. Шоколадный батон, начиненный помадкой с орехами, раскрылся, издавая свирепый рев, и хочет меня разжевать — и это совсем не реклама приторно сладкого «LION». Черный провал — я падаю, лечу, попадаю между жерновами. Зубчатые колеса механического пианино раздирают мою плоть: живот и спину — ужасно больно! Но мне уже все равно. Я не могу сопротивляться. Я вымазан шоколадом и липну.

— Положите его на живот, — командует кто-то, — давите на диафрагму! Давите!

…Сижу на асфальте у витрины элегантного магазина. Смотрю снизу: кошельки, портфели, женские туфли из змеиной кожи, такое же, с полосками платье. Моя толстая слоновья пятка вывернута наружу гнилым развороченным мясом. На лбу у меня — желвак, опухоль. На шее — вздуваются жилы. Руки сведены, изуродованы проказой. Одна радость. На плечи мне накинут пестрый пиджак с колокольчиками. (Сшил русский писатель Лимонов). Колокольчики звенят. Тону в мелодичном перезвоне.

…Вынырнул посередине реки и — смуглый, блестя на солнце — протягиваю туристам в белом катере мокрую деревянную фигурку Будды. Жесткая, поросшая черным, рука протягивается сверху и бьет меня по голове.

…Ниагарский водопад извергается из меня мощно — и растекается внизу по равнине, где виднеются далекие пальмовые рощи и стада антилоп и жирафов.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Действие переносит меня в голову Спящего. Там в полной темноте светятся цветные огоньки. Похоже на китайский ночной базар.

Подхожу ближе, одновременно чувствую себя лежащем на койке, в нос мне вставлена резиновая трубка. Неприятно. Из нее течет прямо в ноздрю. Вижу, поперек улицы протянут красный плакат с черными иероглифами.