Армагеддон

Он лениво поцеловал вдову-невесту, поцелуй был как вата. Он отстранил ее. Но она тянулась к нему, нет, не понимала. Еще один мокрый поцелуй прилепился к щеке, другой повис на подбородке, еще два — как неловкие щенята щекотались где-то на шее и на груди. Он знал, как унять ее.

— Тея, ты знаешь, принеси чачи, ну и там того-сего, третьего, помидор свежих, и вот что, сотвори мне чижи-пижи, — сказал он, как настоящий грузинский мужчина. Только слово «сотвори» употребил зря, ну да не заметит, куда ей.

Из дверей, открытых в полутемные комнаты с закрытыми ставнями, появились и исчезли два-три женских лица, мучнисто-белых и как будто чем-то испуганных.

Послышался приглушенный разговор, и на террасу вышел брат Теи Георгий в одних шерстяных носках, обнялись. Смешно. Такой у него высоко горбатый нос, будто путник где-то в горах под плащом.

Плеснулась чача в пузатых стаканчиках. И поплыл фрегат Георгия, стал подниматься путник по склону, тост звучал все раскатистей и забирал все выше и выше…

Тут из глубины большого пустынного дома появились две фигуры. Кто такие? Наш глубокоуважаемый Гиви и большой человек дядя Искандер.

— А он — уважаемый жених, только что из Парижа, высоко надо всеми, как белая вершина Казбека, да и тот смелые горцы покоряли не раз, а такую вершину, как наш дорогой гость, почти родственник, никто никогда не покорит, величайший ум, бесконечная доброта, белизна снегов, чистое небо высот — никому не подняться, да что я говорю, простому человеку рядом с ним, не дай Бог, ослепнуть можно. Не скажу, что он полиглот. Полиглот — это почти Полифем. Полифем, как мы знаем, был одноглазый и пугал путников. А наш дорогой гость смотрит двумя ясными глазами, знает 72 языков и наоборот — никого не пугает, привлекает нашу красавицу Тею. Так выпьем за нашего бесценного гостя, почти родственника, и за наш кавказский Париж — за Тбилиси!

Как-то незаметно рядом с дядей Володей оказался седой, коротко стриженный дядя Искандер — это с одной стороны. С другой придвинулся криворотый Гиви. От него чего-то хотели, добивались. Дядя Володя сквозь блаженный туман почувствовал опасность. Он не любил, когда от него что-то добивались. И поскольку носы у всех были подобающие, дяде Володе показалось, что его взяли на абордаж с трех сторон.

— Он сделает!

— Такой человек!

— Знаешь Мюрата? Мы одной нации!

— Мы грузины, ты француз!

— Говорю, он сделает! Как жених нашей Теи, как родственник.

— Вдову нельзя обижать.

— Если не женится, убьем!

— Пусть не женится, их дело молодое, лишь бы дело сделал.

— Всегда приезжай!

— Такая сделка! Пальцы себе поцелуешь.

— Мамой клянусь, станешь Рокфеллером!

— Рокфеллер… ротвейлер… Заведешь ротвейлера.

— Если откажешься, всю жизнь каяться будешь.

— Кто? Покажите мне того, кто от счастья отказывается?

— Выпьем и дело с концом.

— Это он? Не верю.

— Такой приличный человек. Он сделает.

— Не сделаешь, сам понимаешь.

— Вижу, галстук и франки у тебя есть. Боюсь, что доллары тебе все же не помешают.

— Слышал, стена плача в Израиле. Как бы не стать тебе стеной плача. А?

— Ты — Казбек, а наш дядя Искандер — Шах-гора, у него все схвачено.

— Всегда будешь другом!

— Жизнь за тебя отдадим!

Словом, надо было переправить через границу какую-то очень ценную вещь. Надо было привезти в Париж и отдать владельцу русского ресторана, что на площади Республики.

(Мигом возникшая скульптурная группа — почему-то дождь, полосатые маркизы). «Джаба Гагнидзе, ему отдашь, запомни. В собственные руки».

«Зачем я здесь появился? Какой-то липовый жених. А это — мафиози. Мафией от них за версту несет».

Но уже развернута красная тряпица, и там черный футляр необычной формы — и вот перед глазами чудо: массивный золотой крест, украшенный рубинами, сапфирами и алмазами. Мигом протрезвел и протер очки. В верхней лапе такой черный бриллиант горит! А вокруг — глаза алчные черные, и носы его забодать хотят, на одном крупная капля повисла — как бриллиант светится. «Влип!»

Главное, отказаться нельзя. Tea смотрела откуда-то издалека, смутно, подойти боялась. Троица напряженно ждала.

Дядя Володя, надо отдать ему должное, неторопливо закрыл футляр, завернул в тряпицу, сунул сверток в новенький черный дипломат.

— Надо, доставлю. Джаба Гагнидзе на площади Республики. Как же, как же, знаю, был. Ресторан «Анна Каренина» называется.

И сразу все разрядилось.