Армагеддон

Жил на свете таракан,
Таракан от детства,
И потом попал в стакан
Полный мухоедства.
К стихам, я вижу, вы не глухи,
Позвольте образ пояснить.
Чтоб, так сказать, не рвалась нить.
То есть, когда в июле мухи
Согласно собственной природе
Налезут в чайный ваш стакан,
Там мухоедство происходит.
Уразумеет и болван.
Хоть таракан и невелик.
Но занял чье-то место.
И тут поднялся шум и крик,
В стакане стало тесно.

— Старик Никифор, слышишь, встань!

— Что будишь, Зевс, в такую рань?
Но встав, хотя и рано,
Никифор выплеснул в лохань
Всю драму из стакана —
И мух, и таракана.
Хоть получилось, господа.
Не очень складно в общем,
опять — бутылка и нужда.
Но таракан не ропщет!
Да, да, не ропщет, господа!

Молотов прослезился. Сталин сказал, что эта штука посильнее, чем «Фауст» Гете, и пообещал мне Сталинскую премию. Берия спросил, на кого я намекаю своим Тараканом? Я мужественно выдержал его жесткий взгляд. Хрущев меня выручил. Он сказал, что поскольку в поэзии он понимает с детства, ему ясно, что в поэме говорится о соперничающей группе на Мосфильме в составе Брежнева Леонида Ильича, Рейгана, Маргарет Тэтчер, Джона Кеннеди и Геринга, по совместительству Тельмана. Это типичное мухоедство. А таракан у них — Леонид Ильич со своими тараканьими бровями.

Ура! Мне заказали новый гимн. Идея побеждающего добра, и не столько добра, сколько побеждающего, и не столько побеждающего, сколько торжествующего, и не столько торжествующего, сколько — молчи, гидра, и не сметь, дракон! Миллионы будут петь этот гимн. Никогда еще не бывало такого. Вдохновенно берусь за работу. Снова заболело. Вчера опять был у врача. Говорит, срочно надо оперировать. Буду ложиться.

20 ноября. Был на низовом совещании командиров боевых пятерок. Как и предполагал, встретил там ВэВэ. Да он, кажется, там — пружина. Ведь это он мне доказал давеча, что добро должно быть с кулаками. Все такие молодые, энергичные. Может и я общему делу послужу. Говорят, идеологии не хватает. Старая уже не действует, никто внимания не обращает. Кто-то предложил: ХРИСТОС И ПАРТИЯ ЕДИНЫ. Забраковали. Рано еще, не время. А когда же время настанет? Я вас спрашиваю, когда?

ГЛАВА 15

ВэВэ, распустив губы, бренькал, изображая телефон. Но темная головка Лизы не поворачивалась к нему с подушки. Видимо, сегодня не в настроении. Наконец, резко повернулась, между сжатыми зубами — конверт.

— Возьмите почту, — официально сказала сквозь зубы.

Он взял из живого почтового ящика письмо со штемпелем, поцеловал ее в теплые губы. Надорвал конверт. На пустом листке было бледно напечатано одно слово: ЗАМЫКАНИЕ.

ВэВэ мгновенно соскочил с постели. Как будто в мозгу у него зажглась красная лампочка. Поспешно стал — что? — одеваться.

— Ты куда? — осведомился почтовый ящик.

— Голубушка, Лиза, — причитал ВэВэ, одновременно чистя зубы, натягивая носки и принимая душ. — Как же ты! Мне же на десять назначено.

— Тик-так, тик-так, — мерно ходил на подушке будильник, покачивая бровями-стрелками. Вдруг как набросится сзади, обовьет смуглыми руками:

— Пружина лопнула!

— Лиза! — мягко высвободился ВэВэ. — Из Конторы вчера звонили?

— Звонили.

— Что сказали?

— Одно слово.

— Замыкание?

— Что там у них с проводкой? — размышляла Лиза. — Позвони туда. Нет, не надо звонить. Поезжай. Только ни в коем случае не надевай старый костюм и галстук в цветочек. «Диор» повяжи. Сейчас, я сама.

На несколько минут старая московская квартира превратилась в парижский модный магазин и парикмахерскую. Мадам причесывала стареющего, но еще видного шансонье. Последний пшик туалетной водой «Соваж». И мусье вышел, увы, не на Шан-Жализе.

Еще не совсем разошлась темнота, но столица давно жила и надо было ехать на площадь Дзержинского в большой бежевый дом. Там были и другие дома, но этот главный. И когда говорили: «На Лубянке выбросился из окна» — подразумевали его. Это примечательное здание обладало одной особенностью — оно меняло свою архитектуру в зависимости от настроения входящего в него. То, казалось, оно из броневых плит, то — из помпезных гирлянд, орденов и рельефов. А сейчас поспешающему ВэВэ оно почудилось башней, построенной из гигантских детских кубиков. Под холодным осенним ветром сооружение покачивалось, некоторые кубики грозили выпасть наружу.