Армагедончик на Кирова, 15. Муниципальное фентези

– Чё? Чё такое? – пробормотал Честерфилдов. Видение не исчезло. Вот оно зависло над желтыми коробочками Липтона, а вот уже опустилось на жестяную банку Ричмонда с выпуклым беззубым львом на боку. Подчиняясь, неизвестно откуда взявшемуся чувству отчаянной дурости, Иван протянул к жестяной львиной банке свою пожилую в морщинистых цыпках руку. Взмахнув крылышками, чудесный барашек опустился на короткий с обкусанным коричневым ногтем палец. Иван воровато оглянулся.. Никого не было, лишь из-за угла выползала лохматая швабра Тройкиной, чтобы через секунду пропасть из виду. Боясь спугнуть невероятное создание, Честерфилдов не стал подносить палец к глазам. Искорячился, но преуспел. Глаза поднес к собственному пальцу. Крылатый барашек не испугался. Взлетел и закружился в воздухе, разбрасывая вокруг себя капельки яркого света. Барашек кружился, и капелек становилось все больше и больше. Ярко вспыхнув, они также быстро желтели, густели, превращались в искорки, потом крупинки и падали в открытую ладонь Честерфилдова. Потом Иван вспоминал, как начало теплеть внутри и остро стало не хватать музыки. Особой струнной музыки из детства. Какой-нибудь арфы или на худой конец пастушьей свирели. Не хватало музыки. Не хватало, а вот Тройкиной Капитолины хватило вполне. Вместе со своей лохматой шваброй и тележкой с квадратным ведром она выползла из-за угла, таща за собой мокрый волнистый хвост. Она тоже увидала волшебного барашка, но ее « Чё это такое?» вышло не таким мягким, округлым и дружелюбным как у Ивана. У Тройкина это выросло до испуганного визгливого крика и очарование лопнуло. Посыпалось вниз режущими осколками. Честерфилдов сжал ладонь и спрятал кулак в карман пальто.

– Ты чего орешь?

– Того? – не унималась Тройкина.-Эльвира Михайловна! Ашотик!

– Заткнись. Напугаешь.

Уже. Как только заверещала от страха Тройкина, летающий барашек метнулся назад в чайные коробки.

– Молчи. Тройкина. – прикрикнул Честерфилдов. – Эй? Ты где? Не бойся. Не все дуры – бабы, но все бабы – дуры. Я те говорю.

Очистив добрую половину стеллажа, не стесняясь ни своей совести, ни Тройкиной, Честерфилдов сбрасывал все прямо на пол, он добрался до последней пачки кофе « Lavazza Crema». Барашек мог спрятаться только здесь.

– Ты где? Бе-бе-бе…Оё?! Чё это? Чё это такое!

Иван закричал не хуже Тройкиной. Бросился бежать. Капитолина и ее швабра догнали Честерфилдова лишь в районе бесполезного теперь отдела алкоголя. Именно Тройкина и Четсе…Честерфилдов (дал же бог фамилию!) остановили Эльвиру Явскую. Не позволили ей произнести судьбоносную и значимую речь. Вот оно как бывает. Мартину Лютеру Кингу позволили, а Эльвире Явской нет. Неужели потому что негр обязательно должен быть черным? Перпендикулярит планета. Вы не заметили?

– Там! Там! Там! – наперебой разъясняли свое состояние Капитолина и Иван. Надо отметить: толково объясняли. Между тамтамами иногда пробивались и шахер и махер и нахер скакал гусарским галопом. Честерфилдов топтался по возлежащей в леденцах и сосульках Илоне Вайп и, похоже, это доставляло ей некоторое удовольствие. Эльвира не понимала, что происходит и тут же подтвердила это следующей фразой.

– Не понимаю, что происходит.

– Я, кажется, понимаю. – все услышали претонкий (дунь и пропадет) голос Олеси Пеломеловой. Она еще показывала рукой на что-то за спиной Эльвиры Явской, а тело в свитере с оленями и раструбом уже пряталось под прилавком. Все это видели. Все кроме Эльвиры. Забыл про разбитый нос Самцов Николай: безработный и король. Он ловко перевернулся на четвереньки и сбежал за кассу. Зашевелилась Илона Вайп, а Гламурьян Ашот вывернул верхнюю губу. Получились так себе усы, но страх был самый что ни на есть взаправдашний. Как бы не сопротивлялась Илона, а обернуться было необходимо. Ожидание затягивалось. Уже все посмотрели, а Тройкина Капитолина успела три раза упасть в обморок. Было страшно, но и любопытно. Да и продолжать чувствовать неприятное, тяжелое и зловещее дыхание у самого своего уха – это не самое лучшее занятие. Что бы это могло быть? Эльвира повернулась на 180 градусов и мгновенно добавила еще столько же.

– Я пошла. – сказала Явская. Пошла, так пошла. Тем более, если побежала. Побежала, так побежала, тем более если прыгнула. А от страха Эльвира прыгнула с места к раздвижным стеклянным дверям. Она смогла бы высадить их напрочь своим страдающим от недостатка перманентной мужской ласки, но могучим торсом. Путь ей преградила синюшная мерзкая тварь с перепончатыми крыльями. Страшная раззявленная пасть со змеиными зубами и волосатый подвижный кобчик с угрожающим острием китобойного гарпуна. В самый последний момент Эльвире удалось пригнуться. Пущенный тварью гарпун со свистом пронесся над ее головой. Явская перестала сдерживаться. Впервые за весь этот сумасшедший вечер она заорала, а тварь, высунув пять языков, заверещала в ответ. По стеклянным дверям били перепончатые крылья.