Арманс

Октав с ехидным удовольствием отметил, что дамам это замечание очень понравилось. Они давали понять, что у Арманс есть основания жертвовать всем во имя любви к тетке, а взгляды их говорили: жертвовать всем ради своих обязанностей компаньонки. Октав был слишком горд, чтобы опровергнуть эту клевету. Пока сплетницы торжествовали, он с тайной радостью отдавался порыву пылкого восторга. Он думал, вернее, чувствовал: «На эту девушку все нападают, но только она заслуживает здесь моего уважения. Она в такой же мере бедна, в какой они богаты, поэтому ей одной было бы дозволено преувеличивать ценность денег. Однако, не имея и тысячи экю дохода, она презирает богатство, тогда как для этих женщин, наслаждающихся полным довольством, деньги — кумир, которому они подобострастно и самозабвенно поклоняются».

ГЛАВА VI

Cromwell, I charge thee, fling away ambition:

By that sin fell the angels, how can man then,

The image of his Maker, hope to win by't?

«King Henry VIII», ad III[34]

Однажды вечером, после того как часть гостей уже уселась за карты и прибыли те высокопоставленные дамы, ради которых г-жа де Бонниве давала себе труд подняться с места, она как-то особенно оживленно обратилась к Октаву.

— Я вас совершенно не понимаю, — в сотый раз повторила она.

— Поклянитесь хранить мою тайну, — ответил он, — и я поведаю вам то, чего до сих пор никто не знал.

— Даже госпожа де Маливер?

— Любовь и уважение запрещают мне ее тревожить.

Несмотря на глубокое благочестие, г-жа де Бонниве не была безразлична к приятной перспективе стать поверенной человека, который, по ее мнению, более других приближался к совершенству, тем паче, что он еще никому не поверял своей великой тайны.

Когда Октав попросил г-жу де Бонниве поклясться в нерушимом молчании, она встала, вышла из гостиной и через несколько минут вернулась, держа в руках золотую цепочку от часов, к которой было прикреплено странное украшение: железный крестик, изготовленный в Кенигсберге. Сжав крестик левой рукой, она произнесла тихо и благоговейно:

— Вы просите меня никогда и ни при каких обстоятельствах никому не выдавать вашей тайны. Клянусь Иеговой, я ее сохраню.

— Так вот, маркиза, — сказал Октав, забавляясь этой церемонией и торжественным видом своей добродетельной родственницы, — причина моего постоянного уныния, до сих пор никому неведомая, кроется в одном ужасном обстоятельстве: дело в том, что у меня нет совести. Я совершенно лишен того, что вы называете внутренним сознанием, лишен инстинктивного отвращения к злу. Я ненавижу порок, но только по подсказке рассудка, только потому, что он губителен. Во мне нет решительно ничего божественного или инстинктивного. Это следует хотя бы из того, что в любую минуту я могу восстановить весь ход своих рассуждений о гнусности порока.

— Как мне вас жаль, дорогой кузен, вы просто надрываете мне сердце! — воскликнула г-жа де Бонниве тоном живейшего удовольствия. — Вы принадлежите к той категории людей, которых мы называем мятежными.

Явный интерес хозяйки дома к Октаву был со злорадным удовольствием отмечен любопытными наблюдателями, а таких в гостиной было достаточно. Ее движения утратили заученную плавность, все в ней дышало искренностью и серьезностью, глаза мягко светились, когда она слушала и, главное, проникалась жалостью к этому красивому юноше. Приятельницы г-жи де Бонниве, издали глядя на нее, строили самые рискованные предположения, хотя на самом деле она была приятно взволнована только тем, что наконец-то встретила мятежное существо. Какую победу одержала бы она, если бы смогла разбудить в Октаве совесть и внутреннее сознание! Знаменитый врач восемнадцатого века, вызванный к знатному вельможе, своему другу, долго и молча исследовал его и вдруг в порыве радости вскричал: «Подумайте, маркиз, этот недуг не встречался с глубокой древности! Стекловидная мокрота! Превосходная болезнь, абсолютно смертельная! Наконец-то я на нее набрел, наконец отыскал!» Такого же порядка была и радость г-жи де Бонниве — радость, так сказать, чисто артистическая.

Маркиза слышала о мятежных существах с тех самых пор, как начала проповедовать новый вид протестантства, который, придя на смену устаревшему католичеству, переживает, как известно, свою четвертую метаморфозу. Мятежные существа были камнем преткновения для немецкого мистицизма, утверждавшего, что сознание добра и зла присуще человеку со дня его появления на свет. И вот г-же де Бонниве посчастливилось открыть такое существо, она единственная проникла в его тайну! К тому же этот человек был образцом добродетели, отличался безупречной нравственностью, и, следовательно, в основе его сатанизма не было никакой корыстной заинтересованности.