Арманс

Осмелимся ли добавить, что такое объяснение странностей Октава немного успокоило Арманс? Она спустилась в сад, тайно надеясь, что встретит его там. Она не испытывала больше никакой ревности к г-же д'Омаль, хотя даже самой себе не признавалась, что именно в этом причина ее счастья и умиления. Арманс была полна самого нежного и великодушного сострадания. «Если нужно будет уехать из Франции, отправиться далеко, хотя бы даже в Америку, что ж, мы уедем, — думала она с каким-то радостным чувством, — и чем скорее, тем лучше». Она уже рисовала себе жизнь в полном уединении, необитаемый остров, словом, обстоятельства слишком романические и, главное, слишком затасканные романами, чтобы на них стоило останавливаться. Октав не появился ни в этот день, ни на следующий, и только к вечеру второго дня Арманс получила письмо из Парижа. Никогда еще она не была так счастлива. Письмо дышало самой пылкой и самозабвенной страстью. «Если бы он был здесь в ту минуту, когда писал, он обязательно рассказал бы мне все», — подумала Арманс. Октав признавался ей, что в Париже его удерживает только стыд, мешающий ему поведать свою тайну. «Не всегда, — продолжал он, — чувствую я в себе достаточно мужества, чтобы выговорить роковое слово даже при вас, ибо оно может ослабить чувства, которыми вы удостаиваете меня и без которых мне не нужна жизнь. Не торопите меня, моя дорогая». Арманс поспешила передать ожидавшему слуге ответное письмо. «Самое большое преступление, — писала она ему, — вы совершили, когда уехали от нас». Как же она удивилась и обрадовалась, когда через полчаса перед ней предстал Октав: он ожидал ее ответа в Лабаре, неподалеку от Андильи.

Дни, последовавшие за этим днем, были полны безмятежного счастья. Любовь держала Арманс в таком удивительном ослеплении, что вскоре ей уже стало казаться естественным любить убийцу. Она считала, что преступлением, в котором не смеет признаться Октав, должно быть по меньшей мере убийство. Ее кузен всегда излагал свои мысли так ясно, что она не могла отнестись к его словам как к преувеличению. Ведь недаром же он сказал: «Я чудовище!»

В первом за всю жизнь любовном письме Арманс дала слово не задавать никаких вопросов, и она сдержала свою клятву. Ответ Октава она хранила, как сокровище. Она без конца перечитывала его, потом усвоила привычку ежедневно писать своему будущему мужу. Ей почему-то было стыдно назвать горничной его имя, поэтому свое первое письмо Арманс спрятала в кадку с апельсинным деревцем, столь памятным Октаву.

Она шепнула ему об этом однажды утром, когда все усаживались за стол завтракать. Октав немедленно вышел под предлогом, что ему надо отдать какое-то распоряжение, а когда он через четверть часа вернулся, Арманс с непередаваемой радостью прочла в его глазах живейшее счастье и нежную благодарность.

Спустя несколько дней она осмелилась ему написать:

«Я думаю, что вы совершили какое-то большое преступление. Мы сделаем все, чтобы искупить его, если только это возможно. Но как ни удивительно, я сейчас еще больше предана вам, чем до нашего с вами разговора.

Я понимаю, чего вам стоило ваше признание: это первая большая жертва, которую вы мне принесли, и я не скрою, что лишь с этой минуты я исцелилась от очень дурного чувства, в котором тоже не осмеливалась вам сознаться. Я предполагаю самое худшее, поэтому, мне кажется, вы можете не рассказывать мне никаких подробностей до совершения известного вам обряда. Уверяю вас, с вашей стороны нет никакого обмана. Бог прощает раскаявшихся преступников, к тому же я не сомневаюсь, что вы преувеличиваете свой проступок. Но как бы велик он ни был, я видела ваши страдания и прощаю вас. Вы мне все откроете ровно через год, когда, быть может, я буду внушать вам больше доверия... Вот только я не могу обещать вам, что буду любить вас больше, чем сейчас».

Ангельская доброта, которой дышала каждая строчка этого письма, побуждала Октава хотя бы на бумаге открыть то, что он был обязан сообщить Арманс, но его все еще удерживал стыд: какие слова подобрать для такой исповеди?