Армейская юность

Вскочили, костер потух. Я ухватился за край плащ-палатки Демидова, и мы, падая и цепляясь за кусты, побежали к реке. Там горел костер.

Ребята сидели и сшивали из плащ-палаток мешки, а младший лейтенант вдевал нитки в иголки.

Оказывается, на рассвете надо форсировать реку: набьем эти мешки соломой и будем на них переправляться. Пошел мелкий дождь, мы кончили работу и задремали.

На рассвете переправились, сильно намокли. Снова отрыли окопчики и долго чего-то ждали. Мы с Васей Демидовым пошли в деревню, выменяли у бабки на кусок мыла котелок молока, перекусили.

Наконец приехал командир бригады, посмотрел, как мы окопались, похвалил и приказал двигаться домой. Шли мокрым лесом, без дороги, скользя по глине и осыпая на себя с веток тысячи капель и брызг.

Хорошо, что в сумерки вышли на шоссе. До расположения было километров тридцать. Майор Губа устроил короткий привал, и снова двинулись.

На мне был десантный ранец с множеством различных карманчиков, набитых всякой всячиной, и карабин; еще я нес на плече тяжелый ствол противотанкового ружья. Наш взвод был в роте замыкающим, а я шел в конце взвода. За мной были только наши «аристократы» – старшина Петров, писарь, ординарец Калашников. Они шли свободно, налегке, и рассказывали разные неинтересные истории.

Я ничего не видел и вдруг услыхал их голоса уже впереди себя. Теперь я шел направляющим в следующей за нашей роте. И эта рота, обтекая, стала обгонять меня. Прошла еще одна рота, и все. Я остался сзади.

Я шел, осторожно ступая, и слушал, как, шаркая подошвами по асфальту, удаляется батальон. Я ничего не видел и не мог идти так быстро. Был полный мрак, лишь изредка, на мгновение, чуть отсвечивал мокрый асфальт.

Потом сзади я вновь услыхал неторопливые голоса и узнал их. Это были замполит Вагин и парторг батальона Чемишкьян. Они шли далеко позади батальона и беседовали о своих делах.

– Ты что, солдат? – спросил замполит, и по звуку голоса я понял, что он заглядывает мне в лицо. Он знал всех в батальоне.

– Ничего не вижу, товарищ капитан…

– Давай руку. Пошли!

Я дал ему руку, мы пошли быстрее.

– Давай бегом! Мы побежали.

– Нет, не могу. Ничего не вижу.

– Я ж тебя за руку держу. Зачем тебе видеть?

– Нет, – сказал я, расхрабрившись. – Давайте завтра днем вы завяжете глаза, я возьму вас за руку, и побежим. Вам такой бег не понравится…

– Пожалуй… – Он засмеялся, и мы пошли шагом, но быстро.

Скоро мы догнали батальон на привале.

– Старший лейтенант Самсонов! – крикнул замполит. – Что же вы за людьми не смотрите?!

– Младший лейтенант! – в свою очередь обратился «дядя Ваня» к нашему новому взводному. – У вас люди отстают…

– Почему отстают?

– Почему! Куриная слепота.

– Куриная слепота? – изумленно переспросил тот. Он никогда не слышал о таком и ничего не понял. – У кого куриная слепота?…

– У вас! – рассердился ротный. – Людей своих не видите!

Он сказал это тихо, чтобы не слышали подчиненные, но у меня был обострен слух, ведь я ничего не видел.

Кто-то взял ствол ПТР, который я нес, и дали мне в поводыри Мишку Сидорова, того самого, что подорвал впоследствии танк.

Мишка был широкоплеч, очень силен. До армии работал на лесозаготовках и во всем, что касалось леса и дров, был дока. Кухонный наряд заготовляет дрова, и попадается почти всегда огромное полено, которое никак не могут расколоть: обухом бьют сверху по обуху, топор уходит вглубь, завязает в полене – и ни с места, забивают клинья – не помогает. Зовут Мишку. Он походит вокруг полена, постукает обушком, словно отыскивая уязвимое место, ахиллесову пяту, потом, несильно, обязательно громко крякнув, стукнет топориком, и проклятое полено безропотно разваливается пополам.

Слабым местом Мишки Сидорова была его безудержная любовь ко сну. Он мог спать где угодно и как угодно: сидя, стоя, на ходу. Другие в этом отношении тоже были не очень требовательны. Жили когда-то в огромной землянке, на всю землянку была одна лампа – ватт на пятьсот. В дальние углы ее свет едва доходил, а я спал как раз против нее на верхних нарах. От нее было не только ослепительно светло, но и жарко. Однако засыпал я мгновенно и спал прекрасно. Сейчас бы мне такой сон!

Стоило Сидорову лечь на землю, и он уже «слушал, как трава растет». Чтобы окончательно разбудить его, надо было поставить его на ноги, иначе он говорил: «Да, да, не сплю» – и продолжал спать, как только его оставляли в покое. Спал он ночью в строю. Это очень утомительно, со мною несколько раз бывало такое. Будто и спишь и не спишь, а попадаешь в какие-то темные провалы, и хочется лечь на дорогу, но что-то в тебе еще бодрствует, и заставляет идти, и невероятно напряжено.

И вот мне дали в поводыри Мишку Сидорова. Я взялся за шнурок на его десантном ранце, и мы пошли. Сразу же мы оказались в хвосте батальона, и замполит с парторгом стали нас подгонять:

– Чего отстаете? Шире шаг!

Мишка же, напротив, мечтал, чтобы они прошли вперед, и отставал нарочно. Такая игра длилась не меньше часа, и наконец они каким-то образом оказались впереди. Сзади нас никого не было, мы были одни.