Армейская пора (Лыжню! – 2)

Пока он гнул пальцы и показывал, какой он крутой, я поменял погоны, пришил ефрейторские. Показал их деду, властно потребовал:

— В чем дело, рядовой, совсем решил забить на дисциплину — в штрафбат хочется или, на крайняк, попасть под карандаш командиру?

Оба варианты грозные. Это вам не «черные 1990-е годы», тут еще воинский распорядок и дисциплина. Очень грозно покажет командир на это, и в зюзю завернет. А он такой смешной и маленький, ну прямо как юркий сперматозоид.

От этого я ненароком улыбнулся. Гена в отчаянии бросился на меня, а я и не готов совсем был! Ну ведь все равно, мы двое почти, как слон и моська. Всего лишь нечаянно выдвинул, даже не ударил. И то он согнулся, как будто я его вмазал, упал под кровать, забился там. Слушайте, а он не нервный, может быть, врачи пропустили?

Попытался его вытащить его из под укрытия, но там поднялся такой писк-биск-ахи-охи, как будто девчонка забилась, а я ее собираюсь изнасиловать. Тьфу, пусть меня лучше деды толпой бьют!

Так и ушел из казармы, пусть успокаивается Чирков-Чиркова. А мне и так забот выше крыши. Тут старослужащие, там генералы и офицеры со своими ревизорами, черт возьми. Сходил, называется пошить мундир.

На складе оказалось неожиданно много народа — не меньше взвода. Для сравнительно небольшого пространства это уже чрезмерно.

И еще по помещению носились, как электровеники, и деятельно распоряжались офицеры в звании капитанов. Будто бы и меня сейчас сцапают и заставить вкалывать почем зря. Известно ведь, хороший солдат — это работающий солдат. Всех это устраивает, кроме как самих солдат, но кого это волнует?

Но мне совершено не было нужды тревожиться. Скромно в углу, но всех видя и всех замечая, находился начальник учебного центра.

Это вот я его так охарактеризовал. На самом деле полковник был в логическом центре и совсем не скромно, а скорее, очень зло. Он и меня немедленно отгавкал. Мол, где ты ходишь, когда Родина находится в опасности. Это я перевел с матерно — идеологического конца 1980-х годов. Нервничает ведь, что к нему напрасно прислушаться и бесполезно оправдываться.

Вместо этого я вытянулся по стойке смирно и замер. Рост у меня был приличным, а мышцы за время занятия лыжами в школе, а потом в сборной заметно выросли. Причем ведь не только лыжами, но и силовыми упражнениями. Зачетная получилась фигурка.

Назаров голубым не был, не то еще время и не та страна. Скорее, он посмотрел как офицер солдата и в его представлении он сумеет выполнить предоставленные ему задачи. Такое видение заставило его замолчать. После этого он еще увидел и новые погоны.

— О! — искренне удивился он, — а я думаю, что ты так изменился, стал каким-то солидным, серьезным. А ты всего лишь погоны поменял с рядового на ефрейтора.

Неспешно махнул мне рукой:

— Иди ко мне, ефрейтор, новость есть и не пойми какая. Стал известен ревизор, который к нам едет. Это маршал авиации Кожедуб, слыхал про такого?

— Иван Никитович, Трижды Герой Советского Союза? А как же! — откликнулся я радостно. Увидеть первого истребителя Великой Отечественной войны многого стоит. Может уже этим и окупится все попаданство.

— Видел его? — обнадеживающе спросил начальник центра, — сумеешь поговорить без грома и молнии?

Эк он сказанул! Да чтобы я, уроженец удмуртского села, более известного по милицейским сводкам, увиделся с ним!

— Никак нет, товарищ полковник, — поправиля командира, — просто читал много литературы и о нем, и его.

— А-а, — разочаровано сказал Назаров. Но тут же поправил себя: — впрочем, это в любом случае хорошо. Гораздо лучше было, если бы ты о нем совсем не знал.

Потом резко изменил тему:

— Вот лучше нам надо подумать, как лучше подновить тебя, а то ты какой-то не настоящий ефрейтор.

— Почему? — удивился/оскорбился я, — всяко вроде бы хорош!

Действительно, четыре ефрейтора — деда: Иванов С., Митрофанов, Карабалдыев и Джаванидзе были откровенно слабее меня.

Но Назаров откровенно поддел меня.

— Смотри, — сказал он, — все ефрейторы, да и сержанты, до того, как вырастут до этого звания, получат массу значков. Они ведь достигают до определенных результатов, а в Советской Армии все это фиксируется на груди бойца. А у тебя?

Я посмотрел, чистая грудь, даже обидно. Хоть бы значки о Чебурашке или о борьбе за мир.

— Пойдем, у меня в кабинете есть масса знаков отличий, подберем тебе, — решил полковник, — это хоть и не государственные награды, всяко грудь будет не голая, как голова у пенсионера, если не сказать хуже.

Я не возражал, наберем металлолома, он не тяжелый. Собственно, я сам никакой ценности в это не видел. Но мне уже четко сказали, Назаров ведь только что разглагольствовал, что как раз мое мнение никого не интересует. У военных в своем монастыре есть особые принципы и им плевать на все остальное. А что говорят уже давно об уставе в чужом монастыре? То-то! Особенно, если этот устав армейский, а проверяющий высокого чина и должности.