Армейские байки. Как я отдавал Священный долг в Советской армии

Утром проверить обстановку в полку «в красный день календаря» пришел подполковник Сидоренко. Как всегда величественно командир проплыл мимо казарм, выслушал доклад дежурного и, для приличия постояв с ним на улице минуту-другую, поднялся в свой кабинет. Впрочем, в кабинет он не попал, потому что аккурат на коврике перед дверью он обнаружил огромную кучу, которую козел навалил во время своей ознакомительной прогулки по штабу. Скотина ухитрилась опорожниться настолько деликатно, что ни один из шариков не выкатился за пределы коврика. Только это почему-то не получило со стороны подполковника Сидоренко положительной оценки. Он орал так громко, что вся его вальяжность исчезла в мгновение ока. Никто даже и предположить не мог, что наш командир способен так разозлиться… В общем, несмотря на то что Генерал окончательно обрел статус живой полковой легенды, он был жестоко наказан. Нет, его не забили, и даже, по-моему, не поколотили. Но, начиная с этого дня, козел стал «невыездным» и до конца своей жизни так ни разу и не вышел за пределы хоздвора. Надеюсь, жизнь его была долгой и счастливой, ибо Генерал заслужил всеобщую любовь и уважение.

Вторая «генеральская» история ноябрьских праздников была более тонкой. Никакого сортирного юмора! Дежурным по части заступил какой-то молодой капитан, совсем недавно появившийся в полку. Опять же, повторю, дело происходило в праздники, поэтому в наряд и направили «младшего», обычно ни на кого в звании ниже майора эту обязанность не возлагали. Скорее всего офицер волновался, стараясь не ударить в грязь лицом в первые же свои дни в новой части, но, как это всегда и бывает, все вышло ровно наоборот.

Днем поступил звонок. Звонили из Тбилиси, из штаба округа и требовали начальника штаба. Дьяконов в пределах телефонной досягаемости не обнаружился, и звонивший из Тбилиси генерал потребовал связать его с ним при первой же возможности. Дальше дело было так.

Начальник штаба сам позвонил в дежурку, спросил, как дела, не было ли происшествий и звонков. Звонок, как известно, имелся, но капитан, как назло, забыл фамилию звонившего. В его памяти осталась лишь его национальность.

По какому-то недоразумению оказавшийся в тот день дежурным по штабу «противотанковый» дембель сержант Арутюнян, один из немногих, кто попал в армию с законченным высшим образованием, флегматично подпирал спиной стенку, ковыряясь спичкой в зубах.

– Слушай, – обратился к нему дежурный, прикрыв телефонную трубку рукой. – Кто начальнику штаба звонил, не помнишь? Генерал какой-то, из Тбилиси? С армянской фамилией?

– Генерал Гудериан, – невозмутимо ответил тот.

– Да, товарищ полковник, звонили вам. Генерал Гудериан! – четко отрапортовала жертва жестокого розыгрыша. Арутюнян, согнувшийся пополам в приступе беззвучного смеха, выполз за дверь, оставив несчастного выслушивать вопли на другом конце провода. Евгений Петрович тоже имел высшее образование и, как настоящий кадровый советский офицер с трудом мог представить, что генерал Хайнц Вильгельм Гудериан внезапно восстал из могилы, забыл все свои заслуги перед Третьим рейхом и поступил на службу в Советскую армию. От серьезных неприятностей дежурного спасло чувство юмора Дьяконова: отрицать, что в фамилии одного из родоначальников танковых войск слышались армянские нотки, было довольно трудно.

А причина самого звонка из Тбилиси выяснилась через пару дней. Дьяконова переводили в Афганистан. Он сам мне об этом рассказал, спросив, не мог бы он вместе со своими вещами перекантоваться у меня дома некоторое время. Так решился вопрос с моим отпуском, который «подвисал» уже второй месяц.

За это время я успел к нему как следует подготовиться: раздобыл новую шинель, шапку и офицерские сапоги. Также я изготовил новые погоны, с блестящими лычками и такие жесткие, что на них можно было спокойно ставить рюмку. Дальше я идти не осмелился, хотя традиция требовала гораздо большего эффекта, вплоть до аксельбантов. Но мне казалось, что это уже стало бы перебором!

В первый же вечер дома, за накрытым на нашей маленькой кухне столом, начальник штаба пустился в красочные описания полковой жизни. Мои родители и брат слушали, открыв рот, хотя отец, отслуживший целых три года в танковых войсках, вряд ли узнавал что-то радикально новое. А вот на маму выступление Евгения Петровича производило сильное впечатление.

– Да, вот так, Татьяна Филипповна, – дирижируя вилкой вещал наш грузинский гость. – Все они такие… И водку пьют, и в самоволки бегают!

Мама уже несколько минут мыла посуду в состоянии какого-то ступора, а отец изо всех сил сдерживался, чтобы не засмеяться.

– Ну, то есть, нет! Ваш-то, конечно, молодец, про него ничего такого сказать не могу, – мой командир не пошел, а «побежал» на попятный. Мама робко улыбнулась, как бы соглашаясь, «да, да, разумеется, я понимаю».