Тихомиров имел в части репутацию полнейшего зверя, и, по всей видимости, именно с него пытался делать жизнь лейтенант Кузнецов. Но по сравнению с Тихомировым он был пока где-то на уровне Махатмы Ганди. Не было случая, чтобы офицер, столкнувшийся с Тихомировым, не получил взъебки, а рядовой – пары нарядов, в лучшем случае, а в худшем – пару суток губы. Ходили, впрочем, легенды, что некоторым удалось после встречи с полковником обойтись без губы и нарядов, но их все-таки стоило отнести к армейскому фольклору.
Неудивительно, что Кузнецов искал того, кто доставит пакет. И вот очередной безвинной жертвой стал я.
Стараясь растянуть время, я пошел в штаб окружным путем. А хорошо кругом, весна, зазеленели первые, еще маленькие листочки, птички что-то чирикают… Я иду, наслаждаюсь всем этим, а сам уже подворотничок пощупал, ремень поправил, рукой по пуговицам пробежался… Понятно, что полковник все равно найдет мой вид «расхлябанным», но хотелось сократить предполагаемые потери до минимума, как нам объясняли на уроках военной теории.
Захожу в приемную, а у него совещание. Я обрадовался, говорю:
– Вот, пакет ему. – И собираюсь уже по-быстрому сделать ноги, как тут дверь полковника открывается, и выходит сам в окружении офицеров. Замер я по стойке смирно, пытаясь, одновременно, быть как можно более незаметным.
Полковник офицеров напутствует, завершая, видимо, какой-то разговор, и говорит им так по-доброму, по-отечески:
– Жизнь прожить – не поле перейти. Поняли, размандяи?
Те гудят:
– Так точно, поняли, товарищ полковник!
– Кто написал?
В офицерах тишина, и, когда она становится уже нестерпимой, робкий голос:
– Пословица, товарищ полковник?
– Дурак! – говорит Тихомиров. И тут его гневный, как обычно, взгляд останавливается на непонятно зачем здесь присутствующем рядовом. То есть на мне. Он открывает рот, и я понимаю, что… И выпаливаю:
– Пастернак, товарищ полковник!
Дело в том, что на гражданке у меня была запись на магнитофоне, как Высоцкий это стихотворение в спектакле «Гамлет» читает. Почему-то подозреваю, что у полковника знание русской поэзии было оттуда же. Тихомиров задумывается:
– А ну-ка прочитай.
Я чеканю:
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Ава Отче,
Чашу эту мимо пронеси!
Дальше, товарищ полковник, не помню!
– Это почему еще?
– Служба тяжелая! – Лицо его искривляется точно от лимона, и я понимаю, что явно ляпнул лишнее.
– Ты зачем здесь?
– Вот, пакет!
Он берет пакет, мнет его в руках и говорит:
– А чем ты такой умный занимаешься?
– Вагоны охраняю!
– Значит, так, скажи там своему Кузнецову, что таких умных мы должны беречь. Пусть поставит тебя на какую-нибудь халявную должность. Я потом проверю.
Как на крыльях лечу в свое расположение, докладываю:
– Товарищ полковник Тихомиров приказал поставить меня на халявную должность! Обещал проверить!
Лейтенант бледнеет и решает, что ослышался. Вижу, как в его глазах клубятся вопросы: «Может, расстрелять перед строем? Или отправить в вечный дисбат?»
– Что? – говорит он изумленно.
– Товарищ полковник Тихомиров приказал поставить меня на халявную должность! Именно так и сказал.
Лейтенант чешет в затылке. Стоит сказать, что халявных должностей всегда не слишком-то много, и на них уже давно находятся верные проверенные люди.
– Э… Ты рисовать умеешь?
– Никак нет!
– Э… Ну, это, буквы писать ровные сможешь?
Меня подмывает сказать, что смогу, так как это обещает райские блаженства, но я мотаю головой:
– Нет, не смогу!
Лейтенант задумывается:
– Ну ты же грамотный, буквы знаешь?
– Знаю.
– Ну, значит, научишься их писать ровно. Будешь художником.
Приказ Тихомирова был исполнен, а я получил новую профессию.
Стоит сказать, что должность художника не только дает освобождение от множества тягот армейской жизни, но и предоставляет в твое распоряжение еще и отдельное помещение. «Ну, думаю, лафа, – продержусь на этой должности хотя бы месяц, – это будет счастье!»
Но ореол полковника Тихомирова, стоявший за моим назначением, позволил мне пробыть на этой должности до конца службы.
А поскольку буквы я писать так и не научился, то мне позже в помощь даже дали настоящего художника. Уже из следующего призыва.
Крыса
– Тебе не кажется, что у нас подванивает?
– Подванивает, – хмыкаю я, – что-то есть такое.
Стоит пояснить, что в армии человек становится невосприимчив ко многим раздражающим факторам. От запаха, что царил у нас в котельной, переделанной в художественную мастерскую, гражданские наверняка блевали бы сотнями и, рыдая, напоминали бы про запрет на химическое оружие. Задумай взять нашу часть натовцы, они бы наверняка, в количестве никак не меньше восьми полков, полегли бы у стен нашей котельной. А Ваня только поинтересовался у меня, не кажется ли мне, что у нас подванивает.