Армейские байки (сборник)

Он некоторое время стоял неподвижно и вдруг очень тихо запел: «Иофаназа… Иофаназа…» (сам Серега утверждал, что это песня английского ансамбля назарет, но и сам ансамбль вряд ли бы опознал эту песню).

И вот он стоял на сцене, метр шестьдесят ростом, с лошадиными своими зубами, и все громче и громче повторял и повторял по кругу или, может быть, как принято у гитаристов, по квадрату: «Иофаназа… Иофаназа-а… Иофана-заааа…» Было в этом что-то от болеро и от шаманов, и еще неизвестно от каких древних песнопений. И орал он все громче, без всякого микрофона, но глотка у него была ого-го.

И дети степей, песков, тундр, дубрав и холмов стали потихоньку стихать и стояли, разинув рты и не понимали, что это такое происходит.

Когда в зале стало совершенно уже тихо, Серега вдруг оборвал песню, снял гитару с шеи, зашвырнул ее в угол, засунул руки в карманы и, не торопясь, ушел в подсобку. Он победил.

Дембель

В последний мой день в армии я проснулся с утра с кошмарного бодуна: в прошлый вечер меня провожали, а технический спирт – он и есть технический спирт.

Надел тапочки и обошел в последний раз часть: свинарник со свинарем Свиридовым из Рязани (он как обычно жрал какое-то говно из грязной сковородки), вещевой склад с тишайшим и сутулым Витей (самым богатым человеком в нашей части), свою собственную художку – там уже сидели неприветливые армяне. Зашел на почту к лепшему корешу (не в нынешнем смысле, а просто так) Андрюхе. «Ну что, хуйло, – сказал я Андрюхе. – Дедушка поехал домой, а ты тут дальше соси». «Пиздуй-пиздуй», – ответил Андрюха, выпятив челюсть. Мы изо всех сил ударили друг друга в левое плечо, и я пошел в штаб.

Там капитан Суворов вручил мне военный билет со всеми необходимыми штампами, проездные документы и значок «Ударник коммунистического труда». Капитан Суворов был очень отеческий, как будто это не он пинал меня ногами год назад вместе с комбатом и замполитом, когда у ингуша Евлоева нашли в тумбочке дембельский альбом с моими дружескими шаржами на весь командный состав.

«Ты уж там всех баб сразу не еби», – посоветовал мне капитан Суворов. «Так точно!» – ответил я браво.

Потом ничего не помню. Помню, только как проснулся на второй полке: мне мучительно хотелось блевать. В Ярославле купили пива.

В Москве запомнилось безнадежное лицо сержанта Ефремова: «Пацаны! Я военный билет потерял!» Но закрутило его людской толпой на станции комсомольская, завертело и унесло куда-то, и никто так и не успел ему помочь.

На конечной станции серой ветки (тогда это была станция южная) меня потряс за плечо дежурный: «Молодой человек – приехали».

Я вышел из метро, повернул направо – мимо гастронома «Ташкент» или, может быть, «Узбекистан», потом налево – на улицу днепропетровская, на которой живет мой отец.

Зашел в подъезд. В те времена не было не то чтобы домофонов – даже и слова такого не было. Поднялся на второй этаж, сел на пол возле батареи (идти к отцу в таком виде было стыдно), прижался к ней щекой и вдруг бурно разрыдался.

Плакать в армии было равносильно смерти. А тут я понял, что все: оно кончилось. Теперь можно.

Потом заснул.

Игорь Раковский

Сафаров

…Сафаров был маленького роста. С русским языком у него были проблемы. Про таких говорили: «С гор за солью спустился, а тут военные…» Он скучал по дому, вспоминал свою чабанскую семью, любимого пса, вольный горный ветер…

С трудом выучил «Обязанности часового». Очень ему понравилось, как один подполковник в карантине рассказывал, что если часовой задержит врага, который попытается проникнуть на охраняемый объект, то солдат получит отпуск на родину на целых десять дней! Лица его не запомнил: все гяуры одинаковы на вид.

…Подполковник Чекасин, невысокий, крепкого телосложения мужчина, лелеял мечту стать генералом. Ему очень хотелось приехать в свою деревню в папахе и брюках с лампасами. Зайти в школу, где учился, посмотреть на свою первую любовь, что нынче была замужем за пьяницей-трактористом. Подполковник был любителем внезапных проверок, разносов, закладов всех и вся. Цель оправдывала средства.

* * *

Зима выдалась суровая. Сильные ветры, температура падала до минус тридцати.

Склад ГСМ охранялся часовым с вышки: так лучше были видны все подходы.

Мела поземка, сильный ветер унес табличку с надписью «Граница поста». Начкар искать ее не стал. Дело житейское.

Чекасин вышел на ночной промысел. Оделся в гражданское, для прикола (все его знали и боялись). Проверил дневальных, печати на оружейных комнатах, разогнал сержантов из сушилки. Сделал замечание дежурному по части, сказав, что лицо у него как у барбоса – мятое какое-то, а должно быть как с плаката «Не забудь защитить Родину!».

И двинулся проверять караул. Для начала решив посмотреть, как там «чурка»-первогодок охраняет ГСМ.

На вопль часового Сафарова «Стой! Кто идет?» Чекасин не ответил, а сделал пару-тройку шагов вперед.

И рядовой Сафаров понял. Вот оно, счастье! Враг! Настоящий! Будет отпуск!

И радостно заорал:

– Стой! Моя стрелять будет!

Чекасин дернулся назад. Сафаров передернул затвор.