Армия

Настолько сухих сухофруктов я к тому времени не встречал. Они были такими сухими, что дольки яблок хрустели и рассыпались во рту, как сухари. Про чипсы мы тогда не знали. А я тогда не знал, что в советские магазины сухофрукты привозили в таком же состоянии, но продавали их немножко более влажными. Для этого, рядом с коробкой сухофруктов ставилось ведро с водой. И всё. На следующий день ведро было почти пустым, а сухофрукты – не совсем сухими. Но и мокрыми их назвать было нельзя. То же самое делали и с сахаром песком. Насколько сырым продукт доходил до покупателя, зависело от наглости и жадности продавца. Этому меня потом в торговом техникуме научили, факультативно.

Про наличие совести у продавцов, советские граждане даже не задумывались. Ну и правильно делали. Потому что не совесть ограничивала степень увлажнения, а страх быть пойманным. Два, постоянно борющихся чувства – страх и жадность. Но это я отвлёкся. Работу сделали, прапорщик выпустил из склада. Ничего в карманах со склада не унесли. Только то, что «в клювиках».

Во время усвоения, поглощённого на складе, наши организмы стали выделять метан в промышленных объёмах. Хорошо, что курить в казарме было нельзя, иначе любая искра могла бы спровоцировать взрыв. А это ЧП. Допустить этого было нельзя, также, как и долго находиться в помещении с источниками запаха. Сержант, видимо, это проходил на собственной практике, потому что сразу поставил правильный диагноз: «Сухофруктов нажрались?». Ну нажрались и что? Дело уже сделано, нужно думать, как жить дальше.

Время между перерывами было сокращено до одного часа, форточка и дверь в учебный класс были открыты постоянно. Сухофрукты переваривались дня два. В конце концов мы проперделись. В казарме опять воцарил, уже привычный и почти родной, запах портянок, гуталина, подмышек и мастики для натирания пола.

Из запомнившихся разовых повинностей – пару раз мы всем взводом долбили уголь для кочегарки. Гора угля смёрзлась до состояния монолита. Из инструментов – ломы, толстые, тупые и тяжёлые и подборные лопаты, которые тоже много повидали на своём веку, но умирать им никто не позволял. Ломы выбивали искры и иногда, угольную пыль. Если повезёт с ударом, то отваливался небольшой кусочек. Этих вот небольших кусочков и пыли нужно было нарубить две тачки. Небольшие тачки. Но если долбить уголь, который нам достался, то их объём увеличивался в разы. Ближе к ночи кочегары согласились принять у нас работу в виде двух сильно не полных тачек. В казарму вернулись замёрзшие, со сбитыми до кровавых мозолей руками.

Ещё был однажды наряд для меня и ещё кого-то – наколоть дров для прачечной. Я помню, что я это делал, делал с кем-то вдвоём, но не помню с кем. Наколоть полмашины чурбаков. Прачечная – это такое серо-чёрное, приземистое здание-барак. Там стирали наши полотенца, постельное и нательное бельё. Замачивали, кипятили на печке, стирали, отжимали и сушили. А не нательную одежду (обмундирование) мы должны были стирать сами.

Колоть предстояло топором и колуном. Тупой топор, весело болтался на коротком топорище. Вероятно, те, кто им пользовался, решили, что он был далёким потомком самозатачивающихся скифских мечей акинаков, т.е. чем чаще рубить, тем он будет острей. Но те затачивались, когда ими рубили, а этот тупел. Колун вообще был приварен к трубе. А обух и лезвие отличались тем, что обух сохранил свою квадратность, а лезвие, перестав быть лезвием, было просто круглым. Он настолько сточился, что больше был кувалдой, чем колуном.

Топор с первого удара застрял в промороженном чурбаке. Мы его загнали колуном глубже, потом раскололи. Ну, не чурбак, а топор. А топор так и остался в чурбаке. Перекурили и продолжили «переносить тяжести и лишения…». Опытным путём отработали следующую технологию колки – если три раза ударить колуном в одно и то же место чурбака, то на четвёртый раз чурбак развалится на несколько поленьев. Бить можно было и обухом, и лезвием, с четвёртого раза чурбак, от безысходности, всё равно развалится. В общем, с заданием справились.

По утверждению сержанта, мы были самым шамшистым выпуском. Быстро научились и хорошо сдали выпускной экзамен. После экзамена, когда принимающие офицеры решили, что мы уже готовы встать на защиту дальневосточных рубежей, сержант предложил им показать, как быстро мы можем принимать морзянку.

Как быстро – это сколько знаков в минуту. Не помню, на какой скорости мы стали делать непозволительное количество ошибок, но офицеры ушли восхищёнными. А через несколько дней наш учебный взвод прекратил существование по причине перевода нас на боевое дежурство. Как итог, привезли меня в армию в начале ноября, а уже в мае мы стали радистами и оказались на дежурстве, а сержант вновь погрузился в нирвану, ожидая своей демобилизации. Он подготовил нас и параллельно подготовил себе замену.