Армия Наполеона

Наполеоновское время стало последней большой военной эпохой, когда развитие оружия не перешло еще ту грань, за которой лежало неизбежное изменение стереотипов поведения человека на войне. Для генерала, офицера было не просто эффектно, а выгодно (конечно, с точки зрения не личного самосохранения, а успеха боя) в сверкании золота эполет, в начищенном парадном мундире, на коне, украшенном богатой сбруей, идти на врага с гордо поднятой головой, не кланяясь ядрам, не прячась за кустами, а, наоборот, являя войскам пример неустрашимости и отваги – как писал поэт XVII века, «… идти вперед, расправив плечи, под визг взбесившейся картечи». Относительное несовершенство оружия той эпохи позволяло не только надеяться остаться в живых после подобных действий в бою, но, более того, именно такое поведение офицеров и генералов наполеоновской армии способствовало ее победе.

Недаром де Брак, суровый прагматик войны, рекомендовал кавалерийским офицерам, совершив все необходимые подготовительные действия перед броском на врага, «в тот момент, когда будет дана команда атаковать… думать лишь о том, как первым врубиться во вражеские ряды»[1100].

Именно поэтому наполеоновские офицеры вели себя в соответствии с традиционной этикой военных вождей многовековой цивилизации и прежде всего, разумеется, в соответствии со стереотипами поведения европейского рыцарства, моральные и этические нормы которого насквозь пропитали дух наполеоновской армии и, более того, стали одним из важнейших организующих факторов социального плана.

Парадоксально, но факт, что Великая французская буржуазная революция не только вдребезги разрушила здание старой монархии, но и своим гигантским пассионарным взрывом за счет вырвавшихся на волю огромных сил создала «новое рыцарство», которое, пусть на короткий срок, стало опорой «новой монархии». Неслучайно поэтому так сложно охарактеризовать наполеоновское общество в привычной антитезе «буржуазное – феодальное». Именно поэтому так путались марксистские историки в его определении. И когда почтенный академик Тарле писал, что Наполеон ставил «интересы крупной буржуазии… во главу угла всей своей внутренней и внешней политики», он, сам прекрасно чувствуя, что здесь не все так однозначно, буквально уже на следующей странице добавил: «…в области внутренней политики он боролся против буржуазного общества, как противника государства, олицетворенного в нем…»[1101].

Действительно, сложно представить, что человек, проведший половину жизни среди бивачных огней, окруженный восторженно приветствующей его, ликующей могучей армией и с ней не раз шедший навстречу смертельной опасности, пользовавшийся гигантской популярностью среди простого народа, стал бы послушным лакеем финансовых воротил, любого из которых он мог легко поставить и ставил (!), на место.

Государство Наполеона было, без сомнения, самой настоящей монархией, но «монархией новой», которую простой народ поддерживал безоговорочно. «Бурбоны были королями дворян, а я был королем народа», – так коротко резюмировал сам Император эти чувства простых людей Франции. Для солдат же и офицеров это была их «новая монархия», где «король» награждал только за заслуги, где была достигнута гораздо большая социальная справедливость, чем в обществе Старого Порядка, и в краткий период существования буржуазной Франции (1794–1799 гг.). «Каждый, кто хотел работать, – вспоминал Стендаль, – мог быть уверен, что достигнет благосостояния… Покровительство, оказываемое правосудию и труду, заставляло мириться с конскрипцией и с высокими косвенными налогами»[1102].

Сражаясь с армиями коалиции, солдаты Императора верили, что они защищают новый, более справедливый социальный порядок от тех, кто желает силой навязать им, по выражению Гейне, «неправое дело застарелых привилегий, низкое холопство и ложь».

Часто подобное поведение объясняют тем, что солдаты защищали завоевания Революции и, следовательно, принципы буржуазного общества. Без сомнения, многие социальные преобразования, произошедшие в годы Революции, стали естественными для французов эпохи Империи, и они никак не желали возвращения старой монархии; но не за «ценности» буржуазно-либерального мира умирали молодые новобранцы и старые ворчуны в бешеных атаках под Люценом, в последних каре на поле Ватерлоо. Если какие-то соображения, кроме воинского энтузиазма или спокойной уверенности бойцов-профессионалов, и вели их вперед, то это была, конечно, восторженная преданность и вера в Императора, символизировавшего для них правду и справедливость на этом свете.