Армия теней

Армель и Легрэн были среди первых заключенных лагеря. И у Легрэна во всем мире не было иного друга. Он сделал бы все, лишь бы вернуть жизнь в это бескровное ангельское лицо. Оно внушало ему нежность и жалость — последнее, что связывало его с человечеством. Но в нем было еще другое, сильное и неподатливое чувство, которое не давало ему присоединиться к мольбам, которые бормотал Армель.

— Я не могу верить в Бога, — сказал он. — Это слишком удобно для этих сукиных детей — заплатить за все в следующей жизни. Я хочу видеть правосудие на земле. Я хочу…

Движение двери заставило Легрэна замолчать. В камеру вошла новая красная роба.

— Меня зовут Филипп Жербье, — представился новичок.

Полковник Жарре дю Плесси, аптекарь Обер и коммивояжер Октав Боннафу представились по очереди.

— Я не знаю, месье, почему вы здесь, — сказал полковник.

— Я тоже не знаю, ответил Жербье со своей полуулыбкой.

— Но я хочу сразу сказать вам, за что интернировали меня, — продолжал полковник. — Я сделал громкое заявление, в кафе, что адмирал Дарлан[1] негодяй. Да.

Полковник сделал эффектную паузу и с пафосом продолжил:

— А сегодня я добавил, что маршал Петен[2] тоже негодяй, позволивший морякам измываться над солдатами.

— В конец концов, полковник, вы страдаете за идею, — заметил коммивояжер. — А вот я просто по делам проходил через площадь, где проходила демонстрация сторонников Де Голля.

— А я, — вмешался Обер, аптекарь, — со мной еще хуже.

Он внезапно повернулся к Жербье.

— Вы знаете, что такое снаряд Малера? — спросил он.

— Нет, — ответил Жербье.

— Вот это всеобщее незнание меня и погубило, — продолжал Обер. — Снаряд Малера, месье, это контейнер в форме заостренного с одного конца цилиндра для проведения химических реакций под давлением. Я химик, месье. Я, в конце концов, не мог работать без снаряда Малера. На меня донесли — якобы у меня нелегально хранится снаряд. У меня не было возможности получать известия от властей.

— У нас больше нет властей, остались лишь негодяи. Вот так! — воскликнул полковник. — Они урезали мою пенсию…

Жербье понял, что ему придется сто раз подряд слушать эти истории. Подчеркнуто вежливо, он спросил, где он мог бы устроиться в камере. Полковник, который был старостой барака, показал на соломенную постель у дальней стенки. Пока Жербье нес свой чемодан, к нему приблизился еще один сокамерник. Он указал на Легрэна, который представился и сказал: «Коммунист».

— Уже? — спросил Жербье.

Легрэн густо покраснел.

— Я слишком молод, чтобы обладать партийным билетом, вы правы, — быстро пояснил он. — Но это не имеет значения. Я был арестован вместе с моим отцом и другими бойцами. Но их отправили в другое место. Видимо, посчитали, что для них жизнь здесь оказалась бы слишком легкой. Я просил, чтобы меня отправили с ними, но эти мерзавцы мне не позволили.

— Когда это было, — спросил Жербье.

— Сразу после перемирия.

— Почти год назад, — заметил Жербье.

— Я самый старый в лагере, — сказал Роже Легрэн.

— Самый долгосидящий, — поправил с улыбкой Жербье.

— Следующий за мной Армель, — продолжал Легрэн, — вот этот молодой учитель, который лежит здесь.

— Он спит? — спросил Жербье.

— Нет, он очень болен, — пробормотал Легрэн. — Гнилая дизентерия.

— Почему не в карантине? — спросил Жербье.

— Нет помещения, — ответил Легрэн.

У его ног раздался слабый голос:

— Любое место подходит, чтобы умереть.

— Почему вы здесь, — спросил Жербье, склонившись к Армелю.

— Я дал понять, что никогда не смогу учить детей ненависти к евреям и к англичанам, — сказал учитель, не в силах даже открыть глаза.

Жербье выпрямился. Он не показал никаких эмоций. Только его губы немного потемнели.

Жербье поставил свой чемодан у изголовья соломенной кровати, выделенной ему. В камере совершенно не было никакой мебели и удобств, за исключением неизбежного «очка» в середине.

— Здесь все, что потребовалось бы немецким офицерам, которые сюда так никогда и не попали, — сказал полковник. — Но надзиратели и охрана помогают сами себе, а оставшееся продают на черном рынке.

— Вы играете в домино? — спросил аптекарь.

— Нет, извините, — ответил Жербье.

— Мы можем вас научить, — предложил коммивояжер.

— Спасибо, но я действительно не чувствую тяги к этому, — сказал Жербье.

— Тогда вы простите нас? — спросил полковник. — Как раз подошло время сыграть еще разок, пока не стемнело.

Наступила ночь. Прошла перекличка. Двери заперли. В бараке нет света. Дыхание у Легрэна было хриплое и сдавленное. В своем углу стонал маленький школьный учитель. Жербье подумал: «Комендант лагеря вовсе не глуп. Он засунул меня между тремя глупцами и двумя потерянными детьми».

V