Армия теней

— Я коммунист и сбежавший из тюрьмы, к тому же, — сказал он. — Когда я вернулся, то не нашел ни своей жены, ни сестры, ни их детей. Никто ничего не знал. Произошло вот что: моя сестра была замужем за депутатом от нашей партии. Он сидел в тюрьме. Сестра начала собирать деньги среди товарищей, чтобы послать ему посылки. Однажды она узнала, что жену другого депутата арестовали за такое же преступление. У моей сестры всегда были слабые нервы. Она потеряла голову. А так как она жила вместе с моей женой, то это безумие перекинулось и на нее. Они сбежали из дому, чтобы где-то спрятаться. Но идти им было некуда. Они всех боялись. И никому не хотели доставлять хлопот. Наконец, они нашли брошенный сарай в поле. Они выходили только ночью, чтобы поискать картошку, которую выкапывали из земли. И потом ели корни. Они месяцами жили без хлеба, без одежды, без мыла. И дети тоже. Двое моих и один — сестры. Когда мне, наконец, удалось найти их, ну и вид у них был, скажу я вам… Но сейчас у них все в порядке, они живут с несколькими товарищами.

Человек вдруг заскрипел зубами и простонал:

— Проклятый глаз… как он болит…

Он глубоко вздохнул и продолжал странным бесстрастным тоном. — И никто не знает, что стало со мной. Гестапо так и не смогло опознать меня. Меня расстреляют под чужим именем.

Человек инстинктивно повернулся к Жербье, и другие последовали за ним. Жербье намеревался молчать. Он чувствовал, что внутренне не гармонировал со своими сокамерниками. Он ничего не мог им доверить. Но и они не любопытствовали по поводу его тайн.

Если они вопрошающе посмотрели на него, то это было простой вежливостью. Тем не менее, Жербье тоже заговорил:

— Я не хочу бегать, очень скоро, — сказал он.

Никто ничего не понял. Жербье вспомнил, что все эти смертники были либо изолированными членами Сопротивления, либо чужаками в этом городе.

— Здесь, — пояснил Жербье, — они стреляют в бегущих узников из пулеметов. Я думаю, это что-то вроде тренировки… Кроме того, это еще и развлечение. Они разрешают вам бежать, вы бежите, пробегаете двадцать, тридцать метров. Потом, огонь… Это хорошее обучение стрельбе по движущейся цели. Я не хочу предоставлять им это удовольствие.

Жербье вытащил свою пачку сигарет и разделил три оставшиеся, разрезав на половинки.

— Никто не побежит, — сказал студент.

— Это все равно ничего не даст, — сказал крестьянин.

— И это действительно потеря лица, — заметил землевладелец.

Кусок шлема, плоти и настороженного взгляда открыл окошко в двери. Немец прокричал несколько слов Жербье. — Он просит нас поторопиться с курением, — перевел Жербье. — За нами сейчас придут. Он тоже не хочет неприятностей.

— Ты получишь столько неприятностей, сколько сможешь достать, — сказал коммунист, пожав плечами.

Студент совсем побледнел. Землевладелец перекрестился. Раввин начал читать псалмы на иврите.

— В этот раз все серьезно, — сказал восемнадцатилетний бретонец.

Жербье улыбнулся своей полуулыбкой. Крестьянин медленно вытащил из-за уха сигарету…

Стрельбище

Центральная часть старых казарм соединялась со стрельбищем очень длинным коридором со сводчатым потолком. Семь приговоренных к смерти узников вошли в него один за другим, окруженные по бокам солдатами СС. Жербье оказался почти точно в середине колонны. Первым шел студент, а замыкал ряд крестьянин. Смертники передвигались медленно. У них все еще были кандалы на ногах. В коридоре не было окон. Электрические круглые лампы с регулярными промежутками наполняли его мрачноватым светом. Тени смертников и их вооруженных охранников образовали на его стенах гигантский колеблющийся эскорт. В гулкой тишине коридора шаги солдатских сапог издавали глубокий тяжелый звук, к которому добавлялся звон цепей и скрип кандалов смертников.

— Получается какая-то симфония, — сказал про себя Жербье. — Если бы шеф мог ее услышать…

Жербье вспомнил выражение лица Люка Жарди, когда тот говорил о музыке. И его едва не ослепил образ этого лица в коридоре под сводчатым потолком. Звенели цепи. Скрипело железо.

— Действительно любопытно, — подумал Жербье. — Наши кандалы заставили меня подумать о шефе. Но, прежде всего… возможно…

И внезапно Жербье сказал сам себе:

— Я идиот.

Он только сейчас понял, что никакой образ и никакое ощущение в этот момент не смогут вернуть его к Люку Жарди каким-то неожиданным и неизбежно окольным путем.

— Слово «любовь» имеет для меня значение только тогда, когда оно относится к шефу. Он значит для меня больше, чем все на свете, — сказал сам себе Жербье. Но тут же откуда-то изнутри получил ответ:

— Больше, чем все на свете, но меньше, чем жизнь.

Тени танцевали, кандалы гремели.

— Сен-Люка я люблю больше всего в жизни, но Сен-Люк может исчезнуть, а я все еще буду хотеть жить.

И я скоро умру… но я не боюсь. Невозможно не бояться, когда идешь на смерть… Это потому, что я слишком ограничен, слишком животное, чтобы поверить в это. Но если я не верю до последнего момента, до последней черты, то я никогда не умру… Вот так открытие! И как оно могло бы понравиться шефу… Я должен постичь его глубже… Я должен….