Армия жизни

Еще долго после того, как все (какие можно было собрать) факты его жизни были собраны, когда встречи с десятками людей легли строчками в блокнотах, когда, наконец, главный блокнот — запись разговора с самим Виктором — был заполнен от корки до корки, я не мог сесть за машинку и написать фразу: «…все-таки мне жаль Витю Полянова».

Хотя, если подумать, кого еще жалеть во всей этой истории? Охотников за дефицитом, обманутых поляновскими глазами, доверивших ему свои деньги, севших с ним вместе в такси, покупавших вместе с ним на разных квартирах дефицитные шмотки, переплачивавших вдвое, а то и впятеро, сверх истинной цены, то есть заранее принимая нечестную игру? Жалеть из-за того, что они оказались обмануты каким-то мальчишкой, заведены им в конце концов в ресторан «отметить покупки», а потом коварно брошены — ни такси с покупками у ресторанных дверей, ни самого Вити. Плакали денежки!

Деньги не плачут.

Жалеть раззяв, трепетной рукой берущих у Виктора джинсы, запечатанные в полиэтиленовые пакеты с фирменным клеймом, суетливо сующих ему деньги в подворотне, радостно спешащих домой и обнаруживающих, что в пакете — ровно половина джинсов, то есть, говоря по-простому, одна штанина?

Когда мы встретились, ему было всего лишь девятнадцать лет. А сейчас он, если не ошибаюсь, отбывает уже третью судимость. Первую свою торговую операцию он совершил в четырнадцать, а потом пошло, пошло, и он уже не мог остановиться, не мог подумать, а в конце концов и представить, что можно жить иначе: не торгуя, не продавая, не покупая, не вмещая в эти три понятия смысл человеческой жизни.

За дни нашего знакомства Витя Полянов вызывал разные ощущения. Например, удивление.

— Я думал, что вы из прокуратуры — ворошить старые дела. Нет — тем лучше. Записывайте, во-первых, я — фарцовщик. То, чем я занимался до этого печального происшествия, — я имею в виду арест и суд — для меня гораздо выгоднее любой, — подчеркиваю, любой! — работы. Записываете?

Вот так начался наш разговор. Занятная откровенность?

Еще одно чувство — растерянность. Он пускает дым в потолок, улыбается легко и свободно, как будто мы с ним беседуем на свободе, в баре, а не в следственном изоляторе.

— …Хотите, я за пять минут сделаю из вас фарцовщика?

— Попробуй, — отвечаю я.

— Не верите… — констатирует он.

— Нет, но меня разбирает любопытство.

— Эксперимент прост, — начинает Виктор. — Я приношу вам фирменные джинсы. Сообщая при этом, что они мне, допустим, малы. Вы, представьте себе, отказываетесь. Но я как бы между прочим спрашиваю у вас, не нужны ли они кому из ваших товарищей по работе. Вы выходите в коридор, выясняете, что джинсы, несомненно, кому-нибудь нужны. И вы их продаете. Но ведь не по реальной цене, а по той, которую предложил вам я! Вот вы и стали фарцовщиком.

— Ты уверен, что именно так все и случится?

— Угу, — кивает Виктор и одаривает меня одной из своих улыбок, выработанных пятилетней деятельностью у комиссионных магазинов.

Еще одно чувство. Лично я обозначил его так: непонимание. Сам Виктор назвал это по-другому — «некомпетентность».

В один из дней мы сидели с Виктором и подсчитывали, во сколько же он обошелся — в финансовом измерении — своим родителям со дня окончания школы.

— Ну, — начал Виктор, — во-первых, 365 дней (один год, правда, високосный) по рублю. То есть, я прекрасно знал: что бы со мной ни случилось, утром, когда я встану, возле меня будет лежать рубль и пачка сигарет. В общей сложности, этих денег, так сказать, «на прокорм», было затрачено максимум полторы тысячи…

Витя не зря подчеркнул: «что бы ни случилось». После школы (кстати, школы специальной, с изучением иностранного языка) он поступил в институт, где проучился ровно один семестр. Отец Виктора считает, что всему причиной лень Виктора: он не мог заставить себя вставать в восемь часов утра и ехать на другой конец города. Виктор объясняет все проще: «Ну, кончил бы, допустим, стал бы инженером, получал бы 120 рублей. Есть ли в этом смысл? Тем более, что мне легче купить диплом».

После трех неудачных студенческих месяцев Виктор сменил несколько — до десятка — мест работы. Последние полгода он нигде не работал.

— Так, дальше, — попросил я продолжить нашу арифметику.

— Ну, я не считаю стоимость тех вещей, которые они мне покупали. Но тут, знаете, такая штука. — Виктор улыбнулся. — Лучше бы они не покупали. У нас разные вкусы. Лучше бы давали деньгами: я сам бы купил то, что мне нужно, то есть то, что подходит современному человеку.

— Ты позабыл, что отец, когда ты еще учился в 10-м классе, покрыл все твои карточные долги?

— Это мелочь, — отмахнулся Виктор.

— Ну, и наконец, — подошел я к самому главному, — сколько раз ты просил деньги у родителей на свои торговые операции?

— Раз десять, — не задумываясь, ответил Виктор.

— И тебе всегда давали?..

— Ну, — пожал он плечами. — Фифти-фифти, то есть раз пять давали легко, а раз пять — с боем, со скандалом, но все равно давали.