Армия жизни

Проснувшуюся молодежь восприняли тогда в штыки. Когда ребята, зевая, отсиживали на комсомольских собраниях, когда под строгим надзором старших строились в колонны для участия в очередных манифестациях, когда под нашу диктовку выпаливали с трибун немыслимые почины, то все вроде были довольны. Жизнь молодежи соответствовала, так сказать, жизни старших…

Я помню поздний зимний вечер. Рифат приехал ко мне домой, на окраину Москвы. Он был печален — все надежды рушились, и первые, кто это почувствовал, были ребята, которые до этого ему безоговорочно верили.

— Теперь авторитетнее «левые», — сказал он.

— В каком смысле? — не понял я.

— «Левыми» мы называем тех, кто на выезды с командой ездит без билетов… С портвейном, и вообще… — и, помолчав, попросил:

— Сведи меня с какими-нибудь руководителями комсомола. Я им объясню… Без помощи фанатство превратится в обыкновенное хулиганство. Просто орать и драться все-таки легче…

Я попытался помочь — не получилось. Тогда не получилось.

Неужели, думал я, те уроки не пошли впрок? Неужели ничего не изменилось? Куда же они тогда уйдут?

4.

Не звонил он долго, месяц, а может, и больше.

Иногда я ставил ту зимнюю кассету и еще раз вслушивался в голос Сергея.

— А сам ты честен? — спросил я.

— Может, я мало требований предъявляю к себе… Я сейчас работаю лаборантом в институте. Мне противно работать.

— Почему?

— У нас все суетятся вокруг «списания оборудования». Списывают, списывают… Говорят о перестройке, а ничего не меняется. Тот делает тому, этот — этому. Все идет по кругу. Хотел пойти на завод. Но приятель сказал мне: 15 дней ходишь, ничего не делаешь, куришь, играешь в домино, а две недели работаешь весь в мыле. И еще, там вот такая система: молодой парень заработал в месяц 260 рублей, а получает 200. Остальные деньги идут тому, кто больше дружит с мастером.

— Сергей, но ты же сам видишь, что сейчас со всеми этими явлениями идет борьба, да еще какая.

— Просто объявить борьбу нельзя. Нужны новые люди.

— Скажи, но какое отношение имеет к твоим довольно здравым мыслям музыка тяжелого рока? Считаешь ли ты себя выразителем идеологии металлистов?

— Сейчас я уже не типичный металлист, а со странностями. Видите, я же пришел к вам…

— Легче или труднее было бы тебе жить, если бы ты не принадлежал к металлистам?

— В житейском плане, конечно, легче — я имею нездоровые отношения с милицией. Но не знаю, как бы я жил, если бы не принадлежал к металлистам.

— Но ты состоишь в официальной молодежной организации. Зачем тебе еще одна?

— Да, я комсомолец, но, надеюсь, вы задавали мне этот вопрос в шутку?

— Тебя не устраивает пребывание в комсомоле?

— Теоретически я поддерживаю ВЛКСМ. Как идею. Но во что это превратилось, вы сами знаете. У нас сейчас столько комсомольцев, что больше уважения вызывает тот, кто не стал вступать в комсомол. Те, кто особенно бьет себя в грудь и кричит: «Я — комсомолец», — на самом-то деле бьются за хорошую характеристику.

— Но ты сам смог бы изменить жизнь официальной молодежной организации?

— Не знаю… Не думал об этом. Боюсь, что очень мало могу сделать для этого.

— Почему?

— Недавно я пришел к такому выводу: у нас очень трудно оставаться честным человеком.

— Объясни, почему?

— Я не хочу говорить об этом…

Что он не договорил тогда? О чем хотел сказать?..

Но больше того! Кому он нужен, этот нетипичный металлист? В какую сводку можно вставить такого парня, сомневающегося и пытающегося найти истину, не верящего в то, что официальная молодежная организация может помочь ему, и через полгода идущего с просьбой в районный комитет комсомола? Куда, в какую сводку, в какие отчеты «о проделанной работе»?

Мечтаю о том времени, когда комитеты комсомола будут избавлены от отчетности — сюда «воспитание военно-патриотическое», а туда — «идейно-нравственное»! Жизнь школы можно понять, попав туда на перемену: как относятся ребята друг к другу, здороваются ли с незнакомыми, радостно в школе или тускло, как в казарме, точно так же работу комитета комсомола нужно оценивать не в кабинете первого секретаря, листая фолианты с отметками «намечено — выполнено», а на танцплощадке, в общежитии, на вечерней улице, в очереди возле винного магазина.

Сегодня мы много говорим о духовном мире человека, но создавать-то этот мир куда труднее, чем «построить», «освоить», «дать на-гора» или «ввести в эксплуатацию». Долгое время почему-то считалось, что одно от другого не зависит. Горит план — это понятно, а горит человек — это из области эмоций, которые ни в какой план не втиснешь. Наконец, стало ясно: не потому ли рушится только что возведенный дом, что человек, который строил его, духовно опустошен?

Но для наполнения жизни мало приучить человека пользоваться всем духовным запасом, накопленным за всю историю. Еще бы одно — добавить осознанное место в социальной жизни. Не в декларациях и призывных плакатах — в реальной практике. Долгое время мы сами себя уговаривали, что здесь-то у нас все в порядке. Оказалось — обман. И первыми почувствовали это подростки, молодежь.

И — начали искать себе место. Там, где умели, так, как могли…