Арминэ

— Честное слово! Мама вчера рассказывала за ужином.

— Значит, мы с тобой — урваканы? Вот здорово!

— Конечно! Это ж про нас с тобой…

Месть

Недалеко от сельпо друзья встретили Анаит Гукасян. Она стояла у своей калитки и плакала. Плечи ее вздрагивали от сильных рыданий. Давид и Шаген остановились возле плачущей девочки.

— Ты чего это ревешь? — спросил Давид покровительственным тоном.

Но Анаит не ответила. Она продолжала плакать.

— Обидел кто? — спросил Шаген, внезапно тоже почувствовавший себя представителем сильной половины человечества.

Анаит, размазывая по лицу слезы, кивнула.

— Кто тебя обидел? — спросил Давид.

— Она… — срывающимся голосом проговорила Анаит и зарыдала снова.

«Она» — это, понятно, мачеха, Лусик, на которой год назад женился после смерти жены отец девочки. Память о матери была еще очень свежа у Анаит, и она ни за что не хотела называть мачеху мамой, за что ей частенько и доставалось от нее.

— А что случилось? — спросил Шаген.

— Она… ударила меня за то, что я разбила сервизную чашку… — Плечи Анаит снова затряслись от плача.

Давид и Шаген быстро обменялись взглядами. Друзья теперь понимали друг друга с полуслова.

— Не плачь, Анаит, — сказал Давид, — увидишь, она тебя больше пальцем не тронет. Правда, Шаген?

— Очень даже правда, — подтвердил Шаген.

Разумеется, после этого разговора Давид и Шаген повернули назад: им уже не было никакой надобности идти к сельпо за последними местными новостями.

Давид и Шаген, спрятавшись за живой изгородью, долго наблюдали за двором Гукасянов. Несмотря на поздний час, в этот вечер в Саришене стояла несусветная жара, и поэтому Лусик, мачеха Анаит, решила постелить себе на лавочке, под большим ореховым деревом, неподалеку от живой изгороди. Для Анаит и ее брата Каро она постелила на веранде, где были распахнуты окна и двери, а мужу — на ковре, прямо на земле, еще теплой от дневного зноя. Скоро они уснули.

В руках у Давида был длинный шест, на конце которого была прикреплена поперек короткая палка.

— Давай сюда рубашку, — прошептал Давид.

Шаген достал из-за пазухи белую отцовскую рубашку и надел ее на крестовину, которую держал в руках Давид. Получилось настоящее пугало.

Убедившись, что все крепко спят, Давид влез на изгородь, а оттуда на ореховое дерево. Шаген подал ему крестовину с надетой на нее белой рубахой. Держась свободной рукой за ветку, Давид свесился над лавкой, на которой спала Лусик, и, раскачивая над ее головой пугало, страшным голосом завыл:

— У-у-а-а… у-у-а-а!

— У-у-у-у-у! — вторил ему снизу Шаген.

— Вай, что это?! — проснувшись, закричала Лусик. — Вай, мама-джан! Вай, мама-джан, урваканы! — завизжала она громко и натянула на себя одеяло: перед ее широко раскрытыми от ужаса глазами, издавая страшный вой, раскачивалась в воздухе какая-то белая фигура с растопыренными руками.

— Что?! Кто?.. Урваканы? Какие урваканы? — вскочил с постели отец Анаит и, схватив карманный фонарь, подбежал к Лусик.

Но Давид бросил во двор камень, обернутый в тетрадный листок, соскользнул с дерева и уже был по ту сторону изгороди. В следующую минуту друзья что есть мочи бежали по безлюдной улице.

— Ур… ваканы… Только что я сама своими глазами видела… Вот тут, надо мной… летали в белом саване… — заикаясь от страха, лепетала Лусик. Она дрожала всем телом.

— Какие урваканы? — рассердился на нее муж. — Что ты мелешь чепуху? Ложись-ка скорей в постель и спи, ты ведь не старуха, чтобы верить в урваканов! Смотри, ты своими криками разбудила даже детей.

Анаит и ее маленький брат Каро действительно вышли во двор и испуганно слушали разговор отца с мачехой.

— Тебе, верно, привиделся страшный сон…

— Да ведь они даже бросили камень в меня! — воскликнула Лусик.

— Опять она за свое, — с досадой сказал отец Анаит, а сам все-таки направил луч света на землю. И вдруг… — Что это? — Он поддел носком ноги какой-то предмет, белеющий в траве. Потом наклонился, поднял брошенный Давидом камень, обернутый в бумагу, и прочел:

«Если еще хоть раз обидишь Анаит, провалишься сквозь землю.

Урваканы».

На следующий день у сельпо только и было разговору, что об урваканах, которые ночью летали над двором Гукасянов. Давид и Шаген слушали все эти толки и перемигивались. Они очень гордились, что вызвали такой переполох в поселке.

— Мариам, слышала, как урваканы напугали ночью Гукасян Лусик? Они летали всю ночь над их двором и выли страшными голосами. Среди них, наверно, была покойная мать Анаит и Каро, она привела урваканов, чтобы отомстить за своих детей.

— Слышала, слышала, но не очень-то верю во все эти россказни.

— Вай, ты не веришь мне! Я сама слышала, какой Гукасяны ночью переполох подняли у себя во дворе. Я ведь рядом с ними живу. Лусик до сих пор не может опомниться от страха.

— Хорошего человека урваканы не напугают, а, наоборот, помогут ему, — глубокомысленно изрек худощавый старик, которому на вид было лет сто, не меньше.