Арминута

Меня никогда не пускали на карусель, мать говорила, что это слишком опасно: ребенок ее подруги прищемил большой палец, закрывая защитную перекладину. Адриана, которая уже не раз каталась на аттракционах, помогла мне устроиться на сиденье и защелкнуть замок.

— Крепче держись за цепи, — посоветовала она и заняла место передо мной.

Я мчалась на карусели между ней и Винченцо: они посадили меня в середину, чтобы мне было не так страшно. Взлетая ввысь, я почти испытывала счастье: все произошедшее со мной за последние дни осталось внизу, словно тяжелый туман. Взвившись над этой непроглядной мглой, я могла хоть ненадолго о ней забыть. Я с наслаждением пролетела несколько кругов, когда сзади меня толкнули ногой, и раздался голос:

— Лови ее!

Но я не сумела дотянуться до Адрианы, потому что изо всех сил сжимала цепь.

— Протяни руку, синьорина, ничего с тобой не случится! — уговаривал меня Винченцо, а потом прицелился и подтолкнул посильнее. На третьей попытке я вытянулась на лету, почувствовала прикосновение металла к своей ладони и вцепилась в него что было сил. Я добралась до Адрианы. Винченцо был в восторге.

Сиденья замедлили круговой бег и постепенно остановились. Я спустилась с карусели и, пошатываясь, сделала по инерции несколько неуверенных шагов. Руки у меня тряслись, но не от холода: после нескольких дней непогоды снова вернулась жара. Винченцо подошел ко мне и молча ласково заглянул в глаза: испытание на храбрость было пройдено. Я аккуратно расправила платье, завернувшееся от ветра. Он закурил сигарету и, улыбаясь, выпустил первую струйку дыма мне в лицо.

7

Когда мы дошли почти до самого дома, Винченцо отдал нам свой ключ. Он сказал, что ему надо вернуться на аттракционы, и велел нам не запирать дверь. Мне не хотелось возвращаться, не хотелось ложиться спать, я была под впечатлением от полета. За стеной, в комнате родителей, раздавался ритмичный скрип кровати, потом все стихло. Час за часом я никак не могла пристроить ноги и в итоге заехала ступней в лицо Адриане. Потом до меня снова добралась уже привычная мокрота, я встала и легла в пустовавшую постель Винченцо. Ворочаясь, я ощущала его запахи — подмышек, рта, гениталий. Представляла себе, как он сидит перед трейлером своего друга цыгана, как они болтают и курят. И только к рассвету задремала.

Он вернулся к обеду в рабочих штанах, густо заляпанных цементом. Как мне показалось, никто не заметил, что он не ночевал дома. Родители только коротко переглянулись, когда он подошел к столу. Отец, ни слова не говоря, равнодушно ударил его. Винченцо потерял равновесие, пошатнулся и угодил рукой в миску с пастой, заправленной теми самыми помидорами, которыми ему заплатили за несколько дней работы в деревне. Он упал на пол, свернулся клубком, прикрываясь руками от ударов, и стал ждать, когда все закончится. Увидев, что ноги отца удаляются, он перекатился в сторонку и улегся навзничь на прохладный пол.

— А вы ешьте, — приказала мать, державшая на руках малыша. Он не заплакал, когда поднялась суматоха, видимо, такие сцены были для него привычными. Мальчишки тут же послушно принялись за еду, Адриана лениво и невозмутимо подождала, пока наведут порядок на столе, и лишь тогда стала есть. Испугалась только я одна: мне никогда прежде не доводилось так близко видеть насилие.

Я подошла к Винченцо. Его грудь колебалась, он часто и неглубоко дышал. От ноздрей к открытому рту тянулись две струйки крови, скула уже начала опухать. Рука была испачкана красным соусом. Я достала из кармана платок и протянула ему, но он его не взял и отвернулся от меня. Тогда я села на пол сбоку от него, словно отметив границу и оберегая его покой. Он знал, что я тут, но не прогнал меня.

— В следующий раз душу из него выбью, — процедил отец сквозь зубы, поднимаясь из-за стола. К тому времени все уже покончили с едой, Адриана начала убирать посуду, а малыш захныкал — он хотел спать.

— Не хочешь есть — дело твое, — сказала мать, проходя мимо меня, — но тарелки все равно вымоешь, сегодня твоя очередь. — И она указала на раковину, полную грязной посуды. Они даже не посмотрели друг на друга — она и ее сын.

Винченцо поднялся на ноги и пошел в ванную умываться. Заткнул ноздри комочками туалетной бумаги и побежал на работу: обеденный перерыв уже закончился.

Адриана, ополаскивая намыленные мной тарелки, рассказала мне, что брат уже сбегал из дома. В четырнадцать лет он уехал с цыганами-карусельщиками после праздника в соседней деревне. Он помог им разобрать аттракционы, а когда они уезжали, спрятался в кузове их грузовика и вышел, как только они сделали остановку. Он боялся, что цыгане отправят его домой. Но они оставили его у себя на несколько дней, он работал вместе с ними, колеся по провинции. Потом его посадили на автобус, который шел к дому, и подарили на память драгоценную вещицу.

— Папа его здорово отколотил, — сообщила Адриана. — Зато у него осталось серебряное кольцо со странной гравировкой. Подарок того парня. Ты его вчера вечером видела.

— Но Винченцо, по-моему, не носит никакого кольца.