Читаем Арнольд Мери. Последний эстонский герой полностью
0V"
*«> ^ Hril*i>(
tff fllbJ| *yi |f4 (W
lbл^юlbач
J iU-r J-Jfi ItVUE h CO U J ^Wl/i^ / Vtf Ojlbjlb
,ff fK, *j|i /aJ- jfj
A ti^/vW fllufV' “ГЙ **H
фрагмент автобиографии Арнольда Мери, написанный его рукой.
Арнольд Мери в юношеском возрасте и в годы войны, после получения звезды Героя Советского Союза.
Демонстрации в Таллине в июне 1940 года.
Командиры и солдаты 22-го эстонского территориального корпуса на параде в Таллине.
7 ноября 1940 года.
Трибуной для выступления Арнольда Мери перед бойцами во время войны порой становилась башня танка.
Карта сражений в Эстонии летом 1944 года.
Бои за Нарву в 1944 году были жестокими, прошедшие через них смотрели в глаза смерти.
Жители Таллина приветствуют солдат Эстонского стрелкового корпуса.
Парад Победы на Красной площади в Москве.
Арнольд Мери (крайний справа) на комсомольской работе в послевоенные годы.
Выборы в верховный Совет Эстонии.
Одна из последних фотографий. Декабрь 2008 г.
Среди ветеранов в День Победы.
Арнольд Мери не мог смириться с тем, что в сегодняшней Эстонии эсэсовцы стали героями.
KOICILE
1Л
4>
Slivw-L'; vsdji, н niJGEStL'FdJ.H; ,Внучка Анастасия была рядом и в радостные, и в трудные минуты.
Разговор по душам с итальянским публицистом и депутатом Европарламента Джульетто кьеза.
обозреватель «комсомольской правды» Галина Сапожникова, встречаясь в Арнольдом Мери, старалась не пропустить ни слова.
Во время судебных заседаний в Кярдла (Хийумаа). Май 2008 г.
Арнольд Мери считал, что в апреле 2007 года вокруг Бронзового солдата развернулся не национальный, а мировоззренческий конфликт.
За все годы, сколько помнил Мери, не было у памятника воину-освободителю в Таллине столько цветов, столько людей и столько возвышенных эмоций, как в мае 2007-го года.
Перед Бронзовым солдатом.
Всегда в центре внимания.
С послом России в Эстонии Николаем Успенским.
Арнольд Мери останется в нашей памяти как честный и несгибаемый человек. никому—ни гитлеровской пуле, ни нквД, ни эстонской прокуратуре, затеявшей над ним позорный суд—не удалось сломить его волю. наверное, таким и должен быть настоящий Герой.
siаАС ть третья
мирная«Если я говорю спасибо— значит, знаю, за что благодарю»
Письмо Берии. Георг Мери. Покушение на Гитлера
—Когда уже все было готово и до парада оставалось несколько дней, нас отпустили погулять по городу. А моя супруга Катюша как раз в это время находилась в Москве на курсах усовершенствования врачей. И я, конечно, рванул к ней на курсы.
А на второй день, проходя мимо памятника героям Плевны (это как раз неподалеку от ЦК Комсомола), встретил кого-то из комсомольских работников, который сказал: «Что ты тут делаешь? Ты уже демобилизован и назначен первым секретарем ЦК Комсомола Эстонии».
Меня еще во время войны хотели назначить первым секретарем, но я решительно отказывался. А тут, не спрашивая, провели решение через ЦК ВКП(б). Мне велели шить костюм, немедленно собираться и выезжать в Финляндию в составе нашей делегации на создание финского демократического союза молодежи. Поехал. И вместо того, чтобы принимать участие в параде победы, я был в Хельсинки...
впрочем, сожаления по поводу того, что лишился чести участвовать в параде, я не чувствовал. После войны у меня были настроения те же, что у 95-ти процентов ребят, которые воевали четыре года: наконец-то окончилась война, можно взяться за действительно нужный труд, чтобы людям дать хоть немного того, что они заслужили. Никакие парады поэтому нас не интересовали. Бог ты мой, какой там парад! В стране господствовало такое настроение: перестаньте в барабаны бить, зачем нам эти барабаны?!
Нам нужно сейчас досыта наесться, накормить детей, чтоб они у нас с голоду не пропадали, вот что нам нужно! А не парадными этими мундирами щеголять.
Я прекрасно знал, что в моем положении быть первым секретарем ЦК Комсомола Эстонии смертельно опасно, и поэтому туда никак не рвался. Во-первых, не хотел оставлять свою часть, а во-вторых, был совершенно убежден, что с моей биографией быть секретарем ЦК Комсомола невозможно. Двенадцать лет за границей, причем не просто за границей, а в среде белоэмигрантов... В глазах людей того времени я был чистейшим антисоветчиком, который при очень сомнительных обстоятельствах получил звание Героя. Когда в 1943-м году меня хотели демобилизовать и назначить секретарем ЦК Комсомола Эстонии, я целую петицию написал! Тем не менее это случилось...
—А
— Они вернулись в Эстонию спустя год, в 1946-м: мои двоюродные братья, сыновья младшего отцова брата Георга Мери—Леннарт и Хиндрек.
Константин (мой отец) и его брат Георг (Жорж, как называли его в семье) Мери оказались разными людьми с различным мировоззрением, симпатиями, отношением к жизни, но эти их расхождения не были очень острыми. И отец встречался с Жоржем, и я. Мы находили общечеловеческие темы для разговоров, стараясь обходить те вопросы, по которым мы заведомо стоим на разных позициях.
Примерно такие же отношения у меня были и с его сыном Хиндреком, младшим братом Леннарта. Я не скажу, что они были очень близкие и теплые (сказывалась большая разница в возрасте), но он часто бывал у нас. Даже чаще, чем Жорж. Вот с Леннартом—с тем мы были очень разные. У нас никогда не было ничего общего.
— И да, и нет. За Жоржа я не просил. Но писал письмо по его поводу, надеясь, что оно может сыграть определенную роль.
А история была такая. Семья Жоржа Мери была выслана из Эстонии в июне 1941 года. Самого его арестовали и поместили во внутреннюю тюрьму Госбезопасности на площади Дзержинского в Москве, а родных отправили в вологду. Через некоторое время жене и детям определили повышенное продуктовое содержание, они начали получать продовольственный паек. потом жену жоржа пригласили в Москву, где она встречалась с мужем. Еще через некоторое время вызвали из вологды на свидание с жоржем не только ее, но и их детей—Леннарта и Хин-дрека. Примерно через полгода велели приехать в третий раз, причем поселили жену Жоржа в гостинице «Москва», где она несколько дней прожила вместе с жоржем.
Обо всем этом мой отец узнал, прочитав уже после освобождения Таллина письма Алисы, жены Жоржа, написанные его матери. У меня, конечно, возник вопрос: «Что это означает?» Семья Жоржа, высланного, осужденного, получает такие льготы, которые были абсолютно незнакомы моим родителям—родителям Героя Советского Союза!
Самое простое объяснение, которое появилось и было страшно раздуто нашими ультрапатриотами в 90-е годы, состояло в том, что Жорж был стукачом во внутренней тюрьме. Это я вполне допускаю, потому что выбор был непростым: или жизнь родных, или стукачество. Не сомневаюсь, что Жорж мог на это пойти. Каждый нормальный человек на это пошел бы, если бы от этого зависела судьба жены и детей.
но с какого времени родным стукачей предоставляются такие льготы? Такого никогда не бывало и исключалось, потому что функции стукача так не поощрялись. Я рассудил, что тут есть какая-то не известная мне тайна.
После окончания войны в 1945 году отец начал на меня нажимать, чтобы я принял какие-нибудь меры для спасения Жоржа и его семьи. Я сказал, что никаких мер принять не в состоянии и мое вмешательство не только не поможет Жоржу, а может только ухудшить его положение, поэтому ничего писать о смягчении его участи я не буду.
А тут подошли выборы в Верховный Совет. Я был выдвинут кандидатом в депутаты. И у меня родилась одна мысль. Я действительно написал письмо, адресовав его Берии. Содержание было очень простое: так и так, я ежедневно встречаюсь с избирателями и рассказываю им свою биографию, а в моей биографии имеется эпизод, по которому я сам ничего не знаю и поэтому не умею правильно его осветить. поэтому прошу сообщить, осужден мой родственник или не осужден? Если осужден, то за что и на сколько? и послал то письмо. ответа я не получил никакого,
но через полгода, в 1946-м году—звонок в дверь. Мы вдвоем с отцом подходим, а там стоит жорж Мери! они с отцом обнялись, расцеловались. Йотом жорж пожал мне руку и сказал: «Спасибо за твое вмешательство, благодаря которому я здесь». Я ему отвечаю: «Жорж, ты ошибаешься. В том смысле, в котором ты говоришь, я не вмешивался и ничего насчет смягчения твоей участи не писал». Он говорит: «Я все знаю. Я четыре года находился у них и имел десятки случаев понять психологию их действий. Если я говорю тебе спасибо—значит, знаю, за что благодарю, и не будем детализировать. Я знаю, что я на свободе благодаря тебе».
—А
— Знал... А теперь мои догадки. Отец поддерживал контакты с Жоржем, и тот уже в 80-е годы под большим секретом выдал отцу свой вариант разгадки этой тайны. Это единственный ответ, который снимает все вопросы.
В 1940-м году Жорж был заведующим отделом внешней торговли Министерства иностранных дел Эстонской Республики. Перед этим он был первым секретарем эстонского посольства в Германии. Он пользовался там явными симпатиями, был знаком со многими членами немецкого фашистского руководства, например с Риббентропом и Геббельсом. Не знаю насчет Гитлера—не говорил, а насчет Геббельса—это точно. Так что с Германией и с фашистским руководством у жоржа действительно были прочные и широкие связи.
Когда его в Москве посадили, то через некоторое время якобы привлекли к участию в подготовке покушения на Гитлера, которое готовилось иностранным отделом Госбезопасности. подготовка покушения—это исторический факт, это не выдумка. конечно, жорж не должен был стрелять в Гитлера или подрывать Рейхстаг, но он должен был участвовать в самой операции.
план был такой: в нужный момент жоржа переведут в лагерь для военнопленных, где содержатся высокопоставленные немецкие офицеры. он организует группу для побега в составе пяти-шести человек, и они должны будут бежать через афганскую границу. Маршрут побега был соответственно разработан. на границе должно было состояться столкновение с советскими пограничниками, которые расстреляли бы всех немцев, участников этого побега, оставив в живых только жоржа и дав ему возможность перейти афганскую границу. попав в Афганистан, он должен был требовать контакта с немецким посольством, через которое, выдав им какие-то данные, попасть в Германию, где участвовать в подготовке покушения на Гитлера.
Это, пожалуй, единственный вариант, который объясняет особое положение семьи Георга Мери. воздействие Госбезопасности на него в этот период могло осуществляться только через его семью. и тогда все действительно становится на свои места. Это не стукачество. Это был уже совершенно другой уровень сотрудничества.
«Если бы не было этой высылки— была бы большая кровь»
Мартовские депортации. Хийумаа. Николай Каротамм
— Был направлен в качестве уполномоченного ЦК Компартии Эстонии и Совета министров Эстонской ССР для проверки законности действий Госбезопасности при осуществлении этой операции. Естественно, эта проверка осуществлялась не с точки зрения человеколюбия и сегодняшних законов политкорректности, а с точки зрения законности. Такие уполномоченные направлялись во все уезды. Нми были, как правило, члены бюро Цк компартии. Я им не был. просто членов бюро Цк было меньше, чем уездов. поэтому меня направили уполномоченным на остров Хийумаа.
нас подробно в течение нескольких часов лично инструктировал первый секретарь Цк компартии Эстонии николай каротамм. первая задача, которая была поставлена перед уполномоченными — это проведение обязательной документальной проверки обоснованности включения людей в число кулаков. на это надо было обращать главное внимание. каротамм прямо говорил: «не забывайте, что речь идет о сельской местности, где широко развита не только взаимопомощь между соседями, но и межсоседская злоба. Мы пока не можем считать, что органы внутренних дел и Госбезопасность вполне объективно оценивают людей и их деятельность. поэтому вы должны документально проверить в первую очередь тех, кто включен в состав кулаков. Что такое кулак?
Это не количество земли и скота. Это систематическая жизнь за счет эксплуатации чужого труда. Причем именно эксплуатации! нельзя считать кулаком человека, у которого, например, нянька ухаживает за ребенком. Это не просто наличие наемной рабочей силы, а характер ее использования».
Здесь я хотел бы сказать о своих очень обоснованных подозрениях. Дело в том, что еще в годы войны каротамм и в своих радиообращениях к населению Эстонии, и на довольно частых встречах с нами, в Эстонском корпусе, каждый раз утверждал, что насильственной массовой коллективизации в Эстонии проводиться не будет. Само собой разумеется, коллективное сельское хозяйство прогрессивнее единоличного, но сейчас не то время, чтобы это решало судьбу страны. поэтому мы дождемся того момента, когда государство будет обладать такой экономической и технической мощью, что колхозы будут в состоянии оправдать и доказать свою пользу, практически облегчая крестьянский труд.
Это не был треп, потому что на той же точке зрения каротамм стоял и в 1944-м, и в 1945-м, и в 1946-м году. У нас, по инициативе крестьян, целый ряд колхозов создали немедленно после освобождения. Их было штук 20-25. Но вы не найдете в материалах газет того времени об этом ни одного слова. О них запрещено было писать, чтобы не создавать впечатления, будто, положительно описывая эти колхозы, мы хотим расширить эту практику. Я знаю об этом, потому что, например, нам—комсомолу — было рекомендовано взять шефство над одним из колхозов, и мы часто в этом колхозе бывали. но нигде публично не могли сказать громко о том, что этот колхоз существует. Это было запрещено.
—
—Исходя из того, к чему я веду, это как раз не странно.
по тем временам в таком вопросе, как коллективизация сельского хозяйства, отсебятину никто нести не мог. несомненно, особая позиция каротамма в вопросе коллективизации сельского хозяйства не могла не быть согласованной с ЦК ВКП(б).
Но затем в Цк вкп(б) что-то изменилось—там же очень часто настроения менялись... Знаете анекдот? Анкета вступающего в партию. вопрос: «Были ли у вас колебания в отношении генеральной линии партии?» вступающий пишет: «никогда, всегда колебался только вместе с генеральной линией партии». Так вот, колебания генеральной линии партии—это было явление очень часто встречающееся.
а для меня решение о высылке 1949 года неразрывно связано с изменением курса в отношении коллективизации. потому что это была, несомненно, подготовка к ее проведению. Это даже не пытались скрыть. и если курс был взят на массовую коллективизацию, эта высылка была неизбежна, как бы цинично это не звучало. потому что если бы не было этой высылки—была бы большая кровь.
—
— Это был 1949 год. Только в 1948-м добились резкого сокращения бандитизма. на мартовском пленуме Цк партии 1950-го года каротамму предъявили обвинение, что он сопротивлялся планам высылки кулацких и других элементов из Эстонии. причем якобы каро-тамм вместе с веймером неоднократно обращались в Цк вкп(б) с предложением не высылать кулацкие элементы за пределы Эстонии, а собрать их в сланцевом бассейне и использовать в интересах развития сланцевой промышленности. обвинительный раж дошел до того, что это предложение каротамма истолковывалось так, что он намеревался создать на границе между Эстонией и Россией кулацкий заслон, который можно было использовать, вооружив, при осуществлении планов свержения советской власти в Эстонии и объединения Эстонии с финляндией...
ни в каких решениях о проведении этих высылок не было предусмотрено направления каких-то уполномоченных Цк и Совмина на места для проверки законности деятельности Госбезопасности. Это свидетельствует о том, что Каротамм придерживался тезиса, что деятельность Госбезопасности должна проходить под строгим контролем партийной организации. поэтому он уполномоченных и направил.
Мы должны были действовать на пару с первым секретарем уездного комитета партии Хийумаа Йоханне-сом Ундуском, которого я очень хорошо знал и который примерно за год до этого был у меня вторым секретарем Цк комсомола. поэтому мы могли действовать, полностью доверяя друг другу.
Я приехал и сказал Ундуску: «Затребуй документы из Госбезопасности, на основании которых люди включены в списки на высылку». Тот позвонил и ему сказали, что не все еще готово. как только все будет готово, документы представят. вечером позвонил снова—повторилось то же самое. на следующий день утром—то же самое, к вечеру— опять. на третий день сказали, что все готово, но начальник уехал, а без него эти документы выдать не могут...
Для нас с Ундуском все стало понятно, и мы отправили первую шифрованную телеграмму каротамму: «просим вашего вмешательства, нам не дают возможности вы-поднять свои функции контроля над подготавливаемой операцией». Таких телеграмм мы с Ундуском послали три, потому что тех документов нам так и не выдали. Третья наша шифрограмма была уже откровенно нахальной. В ней было сказано буквально следующее: «Поскольку на предыдущие две телеграммы мы не получили даже ответа, и мы лишены возможности выполнить контрольные функции над подготовкой этой операции, снимаем с себя ответственность за выполнение порученного нам дела». И на эту телеграмму ответа не пришло.
вместо этого нам сообщили дату высылки.
...Потом мы всю ночь ездили с Ундуском по хуторам, откуда высылали людей. Проверяли и следили за тем, чтобы не было эксцессов, воровства, грубости. Чтобы люди были обеспечены транспортом, могли собрать все свое хозяйство, которое они имели право взять с собой.
Утром, вернувшись в Кярдла, выяснили, что возникла очень серьезная проблема, потому что тот теплоход, который Госбезопасность заказала для переправки высылаемых с острова на материк, не может подойти к пирсу, так как недостаточна глубина. и поэтому представители Госбезопасности собираются приказать везти людей на гребных шлюпках полкилометра по неспокойному морю. а там ведь не только люди, там еще хозяйственных вещей по полтонны на каждого! и представить себе, что по волнам (шторма не было, но волнение было все же довольно порядочное) и на гребных шлюпках полкилометра люди будут чапать и потом с этих гребных шлюпок пересаживаться на теплоход, — было совершенно страшное дело. просто неизбежно какая-нибудь шлюпка перевернулась бы.
Мы с Ундуском воспротивились категорически. поскольку ничего другого не оставалось, отправили шифрограмму командующему Балтийским флотом с просьбой прислать судно с меньшей осадкой для того, чтобы воспользоваться им для вывоза высылаемых.
Я не был основным организатором подготовки высылки, определявшим, кого высылать, и осуществлявшим все практические шаги по ее организации. Это дело было поручено Госбезопасности, и никаких людей со стороны к нему не подпускали. в действительности Госбезопасность ни в коей мере не могла допустить какого бы то ни было контроля, даже партийного, над их действиями. они, как жена Цезаря, должны были быть вне подозрений.
Мой разговор с николаем каротаммом на эту тему, пожалуй, самое важное во всем этом деле.
на следующий день, как только высылаемые были отправлены, я прилетел на самолете с Хийумаа в Таллин и сразу же бросился к каротамму. влетел в его кабинет, и первый вопрос, который я ему задал, был такой: «получили ли вы наши шифрограммы?» поскольку посылка шифрограмм осуществлялась через органы Госбезопасности, то у нас с Ундуском родилось подозрение, что они просто наши шифрограммы каротамму не передали, потому что это была жалоба на них. Каротамм помолчал, потом говорит: «Да, получил». Я говорю ему: «Мы с Ундуском как-то могли бы понять, что у Вас просто не было сил и средств для вмешательства, чтобы заставить органы с этими документами нас ознакомить. но нам совершенно не понятно, почему Вы нам не ответили? В какое положение Вы нас поставили! Мы же всю эту неделю не знали, что делать!»
Каротамм посидел несколько секунд. Потом встал из-за своего письменного стола, — а кабинет у него был огромный—перешел в самый дальний угол, остановился у окна и уставился на площадь. Долго мы так стояли. подозвал меня, положил руку на плечо, вернее, обнял, и единственный раз за долгие годы нашего общения (мы с ним встречались до этого сотни раз и потом до самой его смерти) обратился ко мне на «ты»: «Послушай, ты ведь очень молод. Я надеюсь, что перед тобой еще долгая, очень красивая и богатая жизнь. но если ты уже сейчас не поймешь, что даже первый секретарь ЦК компартии республики далеко не всегда может поступать согласно своей совести, то я за твою жизнь не дам и пяти копеек. А теперь иди».
Для людей, слабо или не достаточно глубоко знающих обстановку того времени (а это был 1949 год, расцвет сталинщины, можно сказать), не очень понятно, почему я придаю такое огромное значение этому эпизоду. но дело в том, что — если исходить из реального положения дел того времени—сказав мне такую вещь, Каротамм поставил себя под угрозу неизбежного расстрела, если бы я капнул куда следует. Само собой, я был бы расстрелян тоже. Но то, что первый секретарь Центрального комитета партии какому-то мальчишке-сопляку сказал такую вещь—это, конечно, характеризует Каротамма с совершенно исключительной стороны.
—
—Правильно! А вы еще спрашиваете, почему я себя так веду. А я именно потому так и веду, что такой фантастики навидался за свою жизнь...
Умный он был все же человек. Очень умный и интересный. И каротамма, и Хендрика Аллика я считаю коммунистами старой закалки, которые в Советском Союзе были истреблены во второй половине тридцатых годов. Это были люди, которые по любому вопросу руководствовались своими внутренними убеждениями. Это их полностью объединяло, хотя они и были разные.
первый раз каротамм поразил меня тогда, когда он нам сообщал о самоубийстве председателя президиума верховного Совета ЭССР Йоханнеса вареса. Это было в 1947 году. Меня срочно вызвали утром в Цк, там были собраны руководители ведомств. нас решили быстренько созвать, чтобы сообщить о самоубийстве вареса ночью—для того, чтобы избежать толкований. версия каротамма заключалась в том, что варес был на медицинском обследовании, которое якобы установило у него рак в начальной стадии. поскольку рак неизлечим, то варес предпочел уйти из жизни сам.
Я поехал, созвал бюро Цк комсомола. и вдруг новый звонок—срочно обратно к каротамму. приехал. он говорит: «вы еще не успели рассказать? очень хорошо. Дело в том, что я доложил об этом в Цк вкп(б), и мне категорически запретили разглашать факт самоубийства вареса и дали категорическое указание ссылаться на скоропостижную смерть. Хотя я принципиально не согласен с этим указанием, я как коммунист, опираясь на обязательность вышестоящих решений, буду ему следовать и призываю вас последовать моему примеру». Я не знаю, нашелся бы в этой обстановке еще один секретарь Цк союзной республики или обкома, который мог бы сказать такую вещь...
последняя моя встреча с каротаммом состоялась перед его смертью. он приезжал из Москвы, и мы часа три ходили по таллинским улицам. С чего-то его занесло на воспоминания о мартовском пленуме, когда его освободили от должности. он сказал: «Теперь я рад, что меня тогда сняли. Если бы не сняли—неизбежно у меня на совести была бы смерть моих товарищей».
«Не пора ли с этим Мери кончать?»
Проблемы с Госбезопасностью. Следствие.
Эстонское дело
—Все началось с того совершенно нелепого положения, которое создалось с момента присуждения мне звания Героя Советского Союза. Вы те времена не помните, но по литературе обязаны их знать: о всеобщей подозрительности, которая существовала в советских условиях, в особенности начиная с 30-х годов. В любом подозревали контрреволюционера. Я не дворянин, в Эстонии вообще их не существовало, но ведь одной принадлежности к дворянству хватало для того, чтобы человека посадить лет на 8-10! Достаточно было просто шапочного знакомства с иностранцем, чтобы гарантировать себе обвинение в шпионаже и получить 20 лет без права переписки, то есть расстрел.
А у меня было ВСЕ в моей биографии! Обучение в белоэмигрантской гимназии. Знакомство с десятками иностранцев. Пребывание за границей, во многих странах. И сделать такого человека первым секретарем ЦК комсомола Эстонии—уже этот факт был единственным и неповторимым во всей истории комсомола! поэтому я прекрасно понимал, что все это так просто с рук не сойдет. Рано или поздно, но эти вопросы поднимут.
А тут я засобачился значительно сильнее, чем это было позволительно, с Госбезопасностью. Ради Бога, не посчитайте только, что я с колыбельного возраста против нее боролся! Госбезопасность была необходима в том положении, в котором находилась страна в 20-е, 30-е, 40-е и последующие годы. Это было абсо-
лютно оправданно, я нисколько в этом не сомневаюсь, потому что врагов у страны—и внутренних, и внешних— было огромное количество, и борьба с ними была необходима. особое положение и абсолютная засекреченность органов Госбезопасности были вполне объяснимы. но это, естественно, давало и положительные, и отрицательные результаты. Засекреченность приводила к практически абсолютной бесконтрольности действий.
Любая бесконтрольность порождает ощущение безнаказанности. поэтому наряду с работниками Госбезопасности, жизнь, деятельность и поведение которых может служить образцом—неизбежно в этих условиях появлялись в противовес и другие. нигде не было столько сволочи, столько карьеристов, столько, по сути, преступников, как в этой системе... Зная о могуществе этих органов, люди предпочитали молча отходить в сторону.
А у меня это как-то не получалось, поэтому возникали конфликты. в особенности, когда я работал первым секретарем Цк комсомола Эстонии. а тут зимой 1945 года меня избрали депутатом верховного Совета СССР, да еще в Совет Союза, куда избиралось вообще по всей Эстонии только четыре человека, а именно: первый секретарь Цк партии николай каротамм, председатель правительства Арнольд веймер, председатель президиума верховного Совета Йоханнес варес и я, секретарь Цк комсомола. поэтому я чувствовал ответственность. Я никогда не осторожничал, руководствовался своей собственной головой. Спорил, отстаивал свое мнение, поэтому понимал, что рано или поздно что-то должно случиться.
помню одно из первых заседаний бюро Цк комсомола летом 1945 года, на котором утверждались решения о восстановлении в комсомоле тех, кто отсеялся в годы немецкой оккупации, когда комсомольской организации не существовало. Разбирались, кто из них вел себя во время оккупации таким образом, что его можно восстановить в комсомоле, а кто должен отсеяться. Это было одно из первых заседаний, на котором я присутствовал в качестве первого секретаря. Иу, а поскольку нужно было показать свою активность, иногда кандидатам на восстановление задавали самые дурацкие вопросы.
—
—одним из любимых был вопрос о высшем органе государственной власти. в частности, об этом спросили одну девчонку из Тарту. она такими овечьими глазами посмотрела на спрашивающего и говорит: «Госбезопасность». на нее обрушились: провокационное заявление, ни в коем случае восстанавливать в комсомоле нельзя! Я послушал-послушал выступления членов бюро и говорю: «подождите, товарищи. Я оцениваю этот ответ прямо противоположно вашей оценке. по-моему, он как раз свидетельствует не об испорченности человека, а о громадной наивности. Я не вижу никаких признаков политического несоответствия требованиям, которые предъявляются к комсомольцу. С моей точки зрения никто из тех, кого мы восстанавливали, не заслуживает более высокой оценки, чем она. вот именно такие люди и нужны в комсомоле. Что касается политического опыта и разума—наберется. а тут совесть. Это просто предельно наивное отражение действительности». Я думаю, что об этой моей речи в нужное ведомство уже кто-то стукнул, потому что с самого начала я почувствовал весьма солидное недоверие со стороны органов.
Два раза, по меньшей мере, я вступал с ними в серьезный конфликт, когда приходилось подключать первого секретаря Цк партии каротамма. и оба раза он решительно вставал на мою сторону.
первый случай был в 1946-м году, когда ко мне в кабинет заявился один сотрудник Госбезопасности и сообщил, что его направили с поручением просмотреть весь состав работников Цк комсомола для того, чтобы подобрать среди них кандидатуры стукачей. Сказано было, конечно, по-другому — «агентуру». Я к этому времени не был таким дураком, чтобы сразу же выставить его за дверь. попросил выдать ему все документы, посадил в комнату, где других нет, чтобы он с ними знакомился.
Как только он вышел, позвонил первому секретарю ЦК партии: «С какого времени Госбезопасность набирает агентуру среди руководящих работников ЦК комсомола?» Каротамм меня выслушал и говорит: «Никуда не уходите, оставайтесь у телефона». Через пять минут звонок от председателя Госбезопасности: «Мне звонил Каротамм, в чем там дело?» Я рассказываю: так и так. Он говорит: «У тебя кабинет на втором этаже? Так вот, возьми этого му.. .ка за шиворот и спусти его с лестницы вниз. Пусть он явится к нам сюда, а мы с ним разберемся». Тогда Госбезопасность республики возглавлял Борис Кумм. Фактически он Госбезопасностью не руководил, всем управляли его заместители, присланные из Москвы и прошедшие школу 30-х годов. А Кумм был настоящим коммунистом, так что он, конечно, возмутился. Разумеется, я не стал того посланца спускать с лестницы, потому что это не метод воспитания. но сказал ему: «Дорогой мой, ты свою деятельность здесь закончил, сдай все документы. А что касается объяснений, то ты получишь их от своих хозяев. Топай!»
Второй случай был серьезнее. Я жил тогда в городе в квартире на втором этаже. А квартиры на третьем и четвертом занимали довольно высокие чины Госбезопасности, присланные из Москвы в помощь. Один—полковник, а второй—подполковник. Жили они на положении холостяков. Мать и жена меня штурмовали: «Что за безобразие?! Вечные пьянки и рев, по лестничной клетке таскается какое-то бабье». Я отмахивался: мол, не хватает мне еще возиться с воспитанием полковников Госбезопасности, приехавших из Москвы...
Один раз ночью, во втором часу, прихожу домой. У нас режим работы был не восьмичасовой, а до часу-двух ежедневно. правда, на работе мы появлялись не с девяти, а где-то с одиннадцати, выспавшись. Дело было зимой. поднимаюсь и вижу, что на лестничной площадке между первым и вторым этажами на подоконнике у окна сидит какая-то деваха, голышом, только солдатская шинель наброшена на плечи, и ревмя ревет. Я спрашиваю: «Что Вы здесь делаете?» Выясняется, что эти полковники затащили ее на какую-то попойку, кого-то чем-то она не удовлетворила, и в порядке меры воспитания ее выставили на мороз...
на следующее утро я звоню каротамму. описываю всю эту ситуацию. он говорит: «Спасибо. Ясно». прихожу вечером домой. встречает мать и радостно говорит: «ой, как хорошо! избавились мы от них. в два часа дня подъехали пустые грузовики с солдатиками и вывезли обоих из этих квартир». Так что в тот же день, благодаря вмешательству каротамма, дом был от них очищен. Это было в конце 1946-го, а может, в начале 1947-го года.
но это еще не все. Был у меня в Эстонии после возращения из Югославии один дружок по имени Ярослав изба, его все звали Тапик. отец у него был чех, живший в России, мать—гранд-дама вера Сократовна, урожденная графиня Урусова, проживала в Югославии. отсюда и возникло наше знакомство. Тапик был на два года младше меня. порядочный, хороший парень, но лоботряс. Семья его во время оккупации уехала в Чехословакию. а сам Тапик принял советское гражданство, пошел в красную Армию. Был танкистом, дослужился до звания старшего лейтенанта. потом потерял документы, влип в дурацкую историю, попал в штрафную роту, был ранен, а это все снимало—ему возвратили звание и ордена.
Где-то в 1946-м году его демобилизовали, и он появился у меня в квартире. Я его, конечно, хорошо встретил, потому что для меня определяющим было то, что он, уничтожив свои чешские документы, добровольно пошел в красную Армию и сражался с немцами. все остальное отступало на второй план. к родственникам в Чехословакию он уезжать отказался, сказав, что его родина— Советский Союз. одним словом, я восстановил с ним товарищеские отношения, иногда даже в воскресенье брал его с собой за грибами. парень как парень, старый друг—я устроил его на работу кладовщиком в министерство лесного хозяйства.
в феврале 1947 года проводилась первая после окончания войны денежная реформа. Условия были такие: с частных рук за 10 рублей давали 1 рубль, а что касается государственных денег—в кассе, на складе и так далее,—то их обменивали рубль на рубль.
весной 1947-го ко мне на работу пришел какой-то адвокат и говорит: «вы знаете Ярослава избу? он арестован». Я говорю: «нет, в первый раз слышу, а в чем дело?» Тапика арестовали по подозрению в махинациях при обмене денег во время денежной реформы. версия адвоката была такова, что Тапик обменял пять тысяч рублей как деньги, принадлежащие складу. поскольку это были якобы государственные деньги, то он обменивал их рубль на рубль. А позже выяснилось, что это были не государственные, а его—Тапика—деньги. Хотя сам Тапик утверждал, что эти пять тысяч рублей принадлежали не ему, а заместителю министра лесной промышленности, который и заставил Тапика обменять их как складские деньги. Я выслушал все это и говорю: «Я ничего не знаю, но одно я могу полностью гарантировать—никаких денег Тапика в этом обмене не участвовало. Я даю полную гарантию, что Тапик изба—это человек, у которого к моменту обмена не только пяти тысяч, но и пятидесяти рублей своих денег быть не могло. по своему безалаберному характеру он полученной зарплатой рассчитывался с долгами, которые у него образовывались в течение месяца. и через три дня после получения зарплаты у него опять ни копейки не оставалось. в течение месяца он мог жить только на деньги, перехваченные у кого-нибудь. ну, характер у него такой. поэтому совершенно исключается, что это были его деньги».
как только этот адвокат ушел, я немедленно позвонил каротамму и доложил ему, что среди моих знакомых оказался человек, который арестован. каротамм у меня спрашивает: «а вы что будете делать?» Я отвечаю: «ничего». А он как набросился на меня: «нет, я не об этом. вы располагаете информацией, что у нас, оказывается, имеется замминистра, который произвел такую денежную махинацию. как вы можете так формально относиться? Тем более, что вы являетесь депутатом верховного Совета!» Отругал меня Каротамм по первое число, а потом говорит: «идите немедленно к прокурору республики, передайте ему эту информацию, и пусть он немедленно вмешивается в вопрос этого замминистра. Это вопрос чистоты нашей администрации».
Я пошел к прокурору республики паасу и изложил ему это дело. паас немедленно дал указание все материалы передать в распоряжение прокуратуры. А мне сказал, чтобы я зашел на следующий день их просмотреть.
Мой отец тогда работал в отделе кадров прокуратуры. обычно я возвращался домой поздно вечером, когда все уже спали. но в тот раз он меня встретил: «Говорят, ты сегодня у пааса был? а ты знаешь, что произошло? Эти документы были немедленно переданы паасом в органы Госбезопасности». Мне стало все ясно. на следующий день я, конечно, в прокуратуру не пошел. по-видимому, узнал об этом и каротамм, потому что не бывало случая, чтобы он лично не проверял выполнение своего распоряжения. к этому вопросу он больше никогда не возвращался. А месяца через три меня вызвали в отдел кадров Цк партии, куда из органов Госбезопасности в отношении меня пришла куча документов.
—
—Еще интереснее. Читаю бумаги. Сопроводительная бумажка Госбезопасности гласит о том, что они получили документы, свидетельствующие об антисоветской деятельности первого секретаря Цк комсомола, то есть меня. просили обсудить и вынести решение. в порядке информации прислали копии протоколов допросов дознания по делу Ярослава избы. Я начинаю читать: получается, что в протоколах есть свидетельства о моих антисоветских настроениях.
— в том, например, что в моей личной библиотеке хранятся антисоветские издания. в частности Библия. Действительно, Библия у меня была. но наличие и чтение антисоветской литературы не считалось противозаконным. Кроме того, у меня была книжка предшественников Солженицына, двух братьев—фамилию сходу не припомню, которые сбежали со строительства БалтийскоБеломорского канала в Финляндию из советских лагерей где-то в 1936-м году и развернули бешеную деятельность по всей Европе по разоблачению злодеяний коммунизма. В частности, приезжали с лекциями и в Югославию. И я там слушал их лекции. И их книжка у меня действительно была, только я ее никогда никому не давал читать.
Далее выясняется, что и сам Тапик был членом подпольной антисоветской организации «Белый медведь», которая борется против советской власти за выход Эстонии из состава СССР. Что я с симпатией относился к этой организации и посещал ее заседания. И далее все в таком духе.
Читая эти протоколы, я почувствовал какое-то несоответствие. Возьмем хотя бы «Белый медведь». Какому дураку придет в голову выбрать для антисоветской организации такое название! И вдруг я вспомнил, что еще в годы буржуазной Эстонии, когда я в первый раз встретился с Тапиком, вероятно, зимой 1938-1939-го года, я над его кроватью увидел на гвоздике скаутскую шапку. Тапик тогда сказал, что когда он учился в младших классах, то был «волчонком»—это нижняя ступень скаутской организации. И вот с того времени эту шапку сохранил, давно не имея ничего общего со скаутами. В другой раз мы гуляли с ним по Таллину, и на улице Мююривахе он показал мне башню, где когда-то размещалась штаб-квартира этих самых «волчат». Мы туда зашли, на самом верху имелся круглый зал, где стояла мебель, сделанная скаутами из березовых веток. Осмотрели всякие табуреточки из березы. Я понял, что в действительности это и было основой всех обвинений. Из этих «волчат» и родилась подпольная антисоветская организация. Я себе представляю, как это проходило: «Мы были скаутами». — «Записываем, был членом антисоветской организации». — «Нет, я скаутом был».—«А что, разве Вы считаете, что скаут—это просоветская организация?»—«Нет, она не просоветская». — «Вот так и запишем, что вы являлись членом антисоветской организации»...
Тогда на этом все и закончилось. На заседании комиссии ЦК я, конечно, требовал встречи с Ярославом Изба. Мне отвечают: «Мы не можем Вас свести с Изба, потому что он уже давно заслужил наказание за свою антисоветскую деятельность. Что мы Вам, из гроба его достанем?» Я сказал, что не только все, что касается меня—ерунда, но и те обвинения, которые предъявлены Ярославу Изба, тоже являются надуманными. Одним словом, помурыжи-ли меня с полгодика и закончили, признав эти обвинительные материалы клеветническими.
Примерно через год, в 1948 году, материалы, которые были в ЦК компартии Эстонии, появились в ЦК ВЛКСМ в Москве. Там этим делом занимались два дня и тоже пришли к выводу, что за этим ничего серьезного нет.
После этого, в 1949 году, меня избрали в состав ЦК Компартии Эстонии и ЦК ВЛКСМ и направили на учебу в ВПШ в Москву. Учеба начиналась с 1 сентября, а где-то в августе меня вызвали в ЦК ВКП (б) на заседание комиссии партийного контроля, которое проводил заместитель председателя этой комиссии Шкирятов, и в третий раз предъявили все те же обвинения.
основой возникновения этого дела на уровне Контрольно-партийной комиссии ВКП(б) была докладная записка тогдашнего союзного председателя Госбезопасности, бывшего руководителя СМЕРШа Абакумова, адресованная Маленкову. Я ее видел только один раз, это было в 1956 году. Насколько мне помнится, она была на одной странице, и там было написано, что органы Госбезопасности уже не первый год пытаются разоблачить врага, то есть меня, пролезшего в ряды партии и добившегося высокого поста, в действительности антисоветски настроенного и занимающегося организацией борьбы против советской власти. И резолюция Маленкова, которую я буквально не помню, но смысл был такой: не пора ли с этим делом кончать? В каком смысле кончать—оставалось решать Шкирятову, которому была переадресована эта докладная записка.
С сентября 1949 года до конца 1951 года шло следствие по моему делу. Раз в месяц меня вызывали, задавали очередные вопросы, я отвечал. потом говорили: «Теперь все это напишите». Шел домой, писал объяснения на 5-6 страницах. Отправлял. Месяца через два вызывали снова. Опять спрашивали. Например: почему я скрыл при приеме в партию, что обучался в белоэмигрантском учебном заведении в Белграде? Конечно, в анкете, которую я заполнял, я не писал, что это было белоэмигрантское учебное заведение. Писал—первая русско-сербская мужская гимназия в Белграде. Но красногвардейских гимназий в Югославии не было...
—Дело обрастало новыми «фактами» и обвинениями. Добавилось, например, что я выручил из тенет Госбезопасности своего дядю Георга Мери, что я якобы обратился с письмом в Госбезопасность с просьбой его освободить. понимаете, какое интересное дело: Молотов обращался неоднократно с просьбами освободить его жену— не освободили. Калинин просил, чтобы из лагерей освободили его жену—не освободили. А Мери написал записочку и немедленно дядьку вместе с семейством освободил... Это, между прочим, было серьезное обвинение: что я своими действиями помешал осуществлению советских законов.
Затем нашли дело Пузнера. Он был секретарем по школам таллинского горкома комсомола, а впоследствии «уличен» в связях с немцами во время оккупации и за это исключен из партии и уволен с работы. Это было представлено как мое сознательное засорение комсомольских кадров антисоветскими элементами. Ну, во-первых, не я принимал Пузнера на работу в горком комсомола. А во-вторых, пузнер был молодец, борец против фашизма, а не предавшаяся фашистам сволочь. И вот когда по этим обвинениям Пузнера исключили из партии и выгнали с работы, я встал во главе группы комсомольских работников, которые несколько месяцев дрались за его восстановление. Мы выясняли, что в действительности пузнер был молодец и ни в чем не виноват. А выгоняла пузнера как раз Госбезопасность.
Удивительно, но в том, что я—югославский шпион, меня не обвиняли. Мимоходом был разговор, но прямых обвинений в связях с югославами не было. помню, один из моих приездов в Москву в 1942 году был связан с выступлением на интернациональном митинге молодежи. выступающих было человек двадцать из многих стран мира. Там я познакомился с участником митинга велько влаховичем, представителем югославского комсомола и одним из секретарей киМа. он сражался в Нспании, был там ранен, прошел концлагеря во франции. из франции, минуя Югославию, попал в СССР. он потащил меня знакомиться с остальными югославами, которые находились в Москве. каждый раз, приезжая с фронта в Москву, я встречался с велько влаховичем. один раз он затянул меня в контору коминтерна, я даже познакомился с Димитровым. Я там бывал десятки раз. Мне старшие товарищи говорили: «как ты не боишься! Ты же голову свою на этом потеряешь!»
Два с половиной года шло следствие. последний допрос проводил новый следователь—Алехин, который предъявил мне обвинение в том, что я, будучи первым секретарем Цк комсомола Эстонии, создал подпольную молодежную антисоветскую организацию террористической направленности, в которой состояло более двухсот членов. он обвинил меня в том, что такого-то числа в таком-то месте я якобы проводил годовое собрание этой антисоветской организации, выступил там с программной речью, в которой говорилось о выводе Эстонии из состава Советского Союза и о создании двуединого эстонско-финского государства. в огромнейшем кабинете следователь Алехин сидел за письменным столом, а я рядом на стульчике. а у противоположной стены сидел специалист-психолог, который внимательно «читал» газету. Допрос продолжался около двух часов. И за все это время тот из-за газеты ни разу не выглянул и даже не перевернул страницу—так два часа и просидел, закрывшись. он изучал мою реакцию на эти бредни.
— Госбезопасность интересовал не я. после дутого ленинградского дела органы начали подготовку нового. но нельзя же было одновременно с делом врачей-отра-вителей и большим антиеврейским шумом (евреев тогда объявили «беспачпортными бродягами») вести еще и эстонское дело! перебор получался. по-видимому, меня просто выбрали как возможного свидетеля обвинения по эстонскому делу. к этому меня нужно было подготовить. Сперва выгнать из партии, потом арестовать, затем ознакомить с методами следствия в Госбезопасности. То есть подготовить человека к тому, чтобы он давал любые показания против эстонских антисоветчиков. Это единственное объяснение.
—А
— пока шло следствие, я неоднократно требовал встречи с ним. А так как мне все время в раздражении говорили, что это невозможно, у меня сложилось впечатление, что он расстрелян. и вдруг где-то в 1961-м году, когда я уже вернулся в Эстонию из Горно-Алтайска, заезжает ко мне один наш общий знакомый: ой, как мы все рады, что все эти недоразумения закончились! Да, между прочим, Тапик хочет с тобою встретиться, ты ничего против не имеешь? Я был огорошен этим абсолютно: а он что, жив? жив. Здесь? Да, в Таллине. Так, говорю, пожалуй, я с ним еще больше хочу встретиться, чем он со мной. но только я-то прекрасно понимаю, что не столько я из-за него сидел, сколько он из-за меня. но жена у меня этого понять не в состоянии, поэтому домой я его пригласить не могу, только на работу. появился. он рассказал, что после непрерывных допросов примерно в течение года он был отправлен в лагерь на колыму, а затем (я подсчитал, через 10-12 дней после моего исключения из партии, а это значит, что он там с 1947 года «загорал») его вызвали к начальству, вручили паспорт и сказали, что это проездной билет до Таллина. он не нашел в этом паспорте никакой отметки и обратился с вопросом: «А как я буду объяснять, где я провел это время?» ни справки, ни отметки—ничего! ответили ему так: если не хочешь ехать—можем тебя оставить здесь. Хотя я документы о том, что он был осужден на четыре года, видел. но он по каким-то причинам не хотел этого говорить.
«Исключить из партии по политическим мотивам»
КПК. Горный Алтай. Возвращение звезды
— Забавно, но пока шло разбирательство моего дела, я продолжал получать награды и поощрения. в 1948-м году меня наградили орденом Ленина за деятельность по восстановлению комсомола Эстонии. осенью 1949 года я получил приглашение на чествование 70-летия Сталина. Я, конечно, туда не поехал, потому что абсолютно не был заинтересован в том, чтобы где-то в анналах Госбезопасности появилась бы запись о том, как я проник на торжества по поводу юбилея Носифа виссарионовича Сталина явно с намерением его уничтожить... А в 1950-м году меня наградили орденом Трудового Красного Знамени в ознаменование десятилетия установления советской власти в Эстонии.
В декабре 1951-го года мое дело опять рассматривали на заседании Комиссии партийного контроля. Шки-рятов вызвал первого секретаря (тогда уже бывшего) ЦК Компартии Эстонии Каротамма и второго секретаря ЦК Лейцмана. Долго меня опрашивали—часа два с половиной. Шкирятов говорит: «Вот Вы не скрываете, что были не очень советски настроенным человеком в школьные годы. Н вдруг воспылали такой любовью к советскому строю. С какого времени у вас настроения изменились?» Я ему отвечаю, что это не совсем так. Я говорил о том, что в школьные годы у меня были большие сомнения, и я очень сильно колебался. С одной стороны, меня интересовал советский строй. С другой—было большое недоверие. Но я всегда искал возможности получить достоверную информацию о советской действительности. И впервые такая возможность у меня появилась в январе 1940 года, когда я встретился с советскими людьми. Я попал в военный госпиталь, а там была палата с советскими моряками. И я, когда об этом узнал, всю неделю с утра до вечера выспрашивал их о Советском Союзе. Даже в день операции!
Шкирятов перебивает: «Подождите, подождите, что Вы за ерунду тут несете! В начале 1940-го года какие советские моряки могли быть в Эстонии?» Я отвечаю, что в 1939-м году между СССР и буржуазной Эстонией был подписан договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи. В наименовании договора я ошибся, потому что договор был только о взаимопомощи. А я назвал еще дружбу и сотрудничество. Шкирятов выслушал, покраснел, вскочил, поворачивается к Каротамму и кричит: «Товарищ Каро-тамм, кого вы приняли в партию? Человека, который даже на заседании Комиссии партийного контроля продолжает антисоветскую пропаганду! Он пытается нам внушить, что советское правительство, наша партия была способна заключить договор о дружбе с такой фашистской кликой, как ваша буржуазная Эстония!» А я на третьем часу этой беседы уже, по-видимому, переутомился, поэтому и сказал довольно дерзко, что даже в советской школе сегодняшние учебники истории 10 класса пишут о заключении этого договора. Шкирятов свалился на стул, секунд десять просидел молча, а потом и говорит: «Хватит, хватит, нам все ясно! признавайтесь в своей антисоветской деятельности, пишите нам искреннее признание, и тогда мы примем окончательное решение. А теперь идите».
Каротамм, между прочим, получил на этом совещании строгий выговор за то, что меня в партию принимал с нарушением устава. Дело в том, что это нарушение устава действительно было, но допустил его не Каротамм, а орготдел ЦК ВКП(б).
—Меня приняла в партию партийная организация батальона еще до начала войны, весной 1941 года. А корпусная партийная комиссия утвердила это решение только после того, как я получил ранение в июле 1941-го года. в 1942-м году, когда я снова попал в эстонскую часть, то начал интересоваться своей партийностью. Решили восстановить тот прием весны 1941-го года. по новой, поскольку документов не сохранилось, взяли рекомендации у коммунистов. и вот когда я весной 1942-го года был вызван в Москву и впервые предстал перед Цк компартии Эстонии уже в качестве Героя Советского Союза, они поставили перед заведующим орготделом Цк задачу восстановить мою партийную принадлежность. инструктор Цк ходил в архивы искать документы. А потом в орготделе Цк вкп(б) сказали: бросьте заниматься ерундой. в исключительных обстоятельствах высшим партийным органам разрешается принимать в партию без кандидатского партийного стажа. поэтому они рекомендовали прекратить эти бессмысленные поиски документов, а просто решением Цк принять меня в партию. и Цк компартии Эстонии выполнил указание Цк вкп(б). а Шкирятов и зацепился, что, мол, я вообще незаконно в партию проник...
пришел я в общежитие, свалился на кровать и думаю: что делать? и вдруг часов в девять вечера кто-то энергично стучится в дверь. Заходит Юхан Смуул, с которым мы в определенной степени были приятели. Я никому об этих четырехлетних мыканьях, за исключением жены и отца, не рассказывал. и никто не знал о том, что я нахожусь под следствием. А тут я все выложил Смуулу. Тот выслушал и говорит: «послушай, тут есть только один разумный выход: пошли пить».
откровенно говоря, это было столь неожиданно, что я рассмеялся, и мы с ним пошли пить. Я никогда не увлекался этим делом и в тот раз тоже не злоупотребил. в двух-трех ресторанах мы с ним в общей сложности выпили две бутылки коньяку. причем на долю Смуула пришлось полторы бутылки, поэтому где-то во втором часу ночи из последнего кабака я его тащил. Еле дошли. Я уложил его спать, а сам в этом пьяном состоянии написал покаянное письмо.
Я написал, что глубоко раскаиваюсь, что встал на такой путь, который впоследствии мог быть расценен как попытка что-то скрыть. Что при вступлении в партию ясно не указал, что в Югославии учился в белоэмигрантском учебном заведении. Но я не считал, что что-то скрываю: поскольку коренного русского населения в Югославии не существует, то и так все было понятно. Кроме того, одновременно тиражом 30 тысяч экземпляров вышла брошюра, написанная с моих слов, в которой все это было описано. И я не являюсь сумасшедшим, чтобы в одном месте что-то скрывать, а потом об этом говорить в брошюре, выпущенной большим тиражом. И так по всем обвинениям. Ответа на свое покаянное письмо я не получил.
—В 1951 году. Дело было так. Я досрочно сдал сессию в ВПШ и скорее уехал домой в Таллин. Уезжал через Ленинград: боялся, что меня арестуют. почти сразу приходит срочный вызов в Москву. Приехал. Явился в ЦК, где мне зачитали решение—исключить из партии по политическим мотивам. Когда уходил, то думал, что сразу арестуют. Нет, не арестовали. Дошел до общежития. Сообщил там, что исключен. Через час-два заходит ко мне в комнату декан и предлагает написать письмо Сталину. А передать это письмо Сталину соглашалась жена Андрея Жданова, которая работала заведующей библиотекой в ВПШ. Она иногда встречалась со Сталиным и гарантировала передать мое письмо прямо в руки.
Я подумал: «Мамочка моя, сейчас еще остается какой-то маленький шанс остаться в живых. А если я вмешаю в это дело Сталина, то тогда мне точно гарантирован конец, потому что это будет оценено так, что я натравливаю Сталина на органы Госбезопасности. Таких уничтожают немедленно». Говорю: «Нет, я Сталину писать не буду, потому что никаким уставом не предусмотрено вмешательство генерального секретаря в деятельность Комиссии партийного контроля. Решение Комиссии партийного контроля может быть опротестовано только на уровне съезда компартии. И я обещаю, что сколько съездов еще будет, столько раз я буду это опротестовывать».
когда уезжал из Москвы, то ждал, что меня арестуют где-то на железной дороге, поэтому даже конспирировался, когда покупал билет. приехал в Таллин. Тут начался цирк с моей работой. не брали даже плотником на судоверфь. а когда пошли ночные обыски и стало ясно, что набирают материал для ареста, собрал своих и мы уехали в Горно-алтайск.
Месяца через три после того, как я добрался до Горно-алтайска, меня вызвали в областное управление Госбезопасности, где вручили решение президиума верховного Совета СССР о лишении меня звания Героя Советского Союза, а также всех орденов и медалей в связи с исключением из партии по политическим мотивам. Я собрал все награды, принес и сдал.
—А
— в 1956-м. Через несколько месяцев состоялся 19-й съезд партии, в адрес которого я написал апелляцию. получил ответ в одну строчку: ознакомились с вопросом, оснований для пересмотра решения не нашли. Дошло время до 20-го съезда. Я снова составил апелляцию и отправил в адрес съезда. Шел уже 1955-й год. Через пару недель меня вызвали в горком партии, где сообщили, что мое дело будет рассматриваться снова.
на 20-й съезд поступило много апелляций, поэтому съезд принял специальное решение—рассматривать эти вопросы в местных партийных органах. Мой вопрос рассматривался в алтайском крайкоме партии. приехал инспектор из кпк. начали разбираться. Меня спрашивают: «вас что, пытали, что вы это признательное заявление написали?» отвечаю: «нет, не пытали. но вы сначала почитайте, что там написано».
он начал читать: понятно, понятно. и говорит: «Знаете, я не хочу показывать вам этих материалов, потому что у вас может очень измениться отношение к человечеству. вот только одно свидетельское показание покажу, потому что написано оно работником органов внутренних дел, что особенно удивительно. Чтобы Вы, когда встретитесь с этим человеком, смогли пожать ему руку не только от своего имени, но и от имени партии». А это был начальник политотдела батальона связи, в котором я служил... «Никакого нового дознания вести не нужно, потому что все основные обвинения, которые вам были предъявлены, опровергаются самими этими же материалами».
Секретарем обкома тогда был Пысин, впоследствии он стал министром сельского хозяйства. Вот встает он на бюро обкома и говорит: есть такое предложение—восстановить Мери в рядах партии и объявить выговор. Подымает руку второй секретарь, Георгиев: «Почему восстановить—понятно. Это аргументировано. А выговор-то за что?» Пысин ему отвечает: инспектор указывал, что остаются некоторые вопросы, по которым материалов нет—например, непонятно, чем занимался отец Мери в 20-е годы? Спрашивают, что об этом думаю я. Я отвечаю: «Знаете, я апеллировал к 19-му съезду партии, и к 20-му съезду. Ни в той, ни в другой апелляции нет ни слова просьбы о восстановлении. И там, и там я требовал восстановить истину. А вот после этого партия будет решать—восстанавливать меня или не восстанавливать». Пысин говорит: делать нечего, значит будем продолжать следствие. Я подумал: ну, теперь затянется еще лет на пять. Потому что в Югославии архивы поднимать—Бог ты мой... Месяца через два вызывают снова. В Югославии живых свидетелей нашли! Пысин подходит ко мне, жмет руку и говорит: «Ну, Арнольд Константинович, самое лучшее, что мы и Вы можем сделать, это забыть об этом раз и навсегда, как будто бы этого и не было»...
Месяца через три меня вызвали к председателю облисполкома в Горно-Алтайске, который зачитал решение Президиума Верховного Совета СССР о восстановлении меня в звании Героя Советского Союза и возвращении всех орденов и медалей.
— Нет. Удостоверение было пробито скоросшивателем, для того, чтобы вшить в дело. А вот номерок на звездочке пришлось перебивать: та, которая мне была вручена, была уже переплавлена. А на новой был очередной номер, который ликвидировали, и восстановили мой ста-рый—513-й.
Вскоре меня вызвали в Барнаул, на заседание в Алтайский крайком партии, где сообщили, что с восстановлением меня в партии решили сохранить за мной партийный стаж за все те годы, что я находился вне партии.
После возвращения в Горно-Алтайск меня вызвали в обком партии и предложили перейти на партийную работу. И дальше состоялся любопытный диалог:
—А собственно говоря, с чего бы это вдруг на партийную работу? Я сейчас работаю учебным мастером в Педагогическом институте. Я должен закончить Высшую партийную школу, мне остался один семестр. Это моя основная задача. Всякая партийная работа мне только будет мешать.
—Да нет, нам нужно, чтобы Вы перешли на партийную работу. Сейчас у нас есть только вакансия заместителя заведующего отделом промышленности, но как только освободится первая руководящая должность, мы переведем Вас в руководство.
— Подождите, а что случилось? С чего это вдруг?
— Вы сами же должны понять, что это не наша инициатива. Перед нами такую задачу поставил крайком. А от них этого требует Москва.
И вот когда мне сказали «Москва», я понял, что новые настроения доходят и до Горно-Алтайска. Я уже заметил, что тогда не по заслугам и не по способностям начали выдвигать на руководящие должности комсомольцев 40-х годов, к которым и я принадлежал. Когда заместителем заведующего агитпропа ЦК КПСС назначали человека с четырьмя классами образования, то это, конечно, вызывало некоторое недоумение... А таких назначений было много.
Хрущев разоблачил культ личности Сталина, что не все поддержали. У меня возникло подозрение, что во главе тех сил, которые тогда боролись за восстановление культа личности, наверняка должен был стоять Александр Шелепин, который при мне был сперва секретарем Цк комсомола по кадрам и оргвопросам, а потом—вторым секретарем Цк вЛкСМ. Затем пошел на партийную работу, три года возглавлял Госбезопасность, стал членом политбюро, председателем оргбюро Цк партии, то есть по своему удельному весу явно вышел на второе место после Хрущева. Шелепин—человек умный, жестокий, очень решительный, с учетом всех обстоятельств, пожалуй, был единственным, кто был способен на восстановление культа личности Сталина в той или иной форме. после Шелепина председателем Госбезопасности стал владимир Семичастный, который до этого был вторым секретарем Цк вЛкСМ. Шелепин, державший в своих руках все кадры и оргвопросы, и Семичастный во главе Госбезопасности—все это объективно вело к неизбежности попыток восстановления культа личности.
Для меня совершенно была ясна объективная необходимость прекращения всех тех извращений, которые культивировались при Сталине. и влипнуть в эту авантюру, извините, было не для меня.
а через полтора года я вернулся в Эстонию, где меня через некоторое время назначили заместителем министра просвещения. За это время мне несколько раз передавали, что звонил Шелепин и спрашивал, почему я ему не звоню и не захожу. А я думал: зачем мне это удовольствие нужно?
в 1965-м году я поехал в Москву на юбилей победы. Участвовал там во всех мероприятиях. прощальный банкет проходил в кремлевском дворце. Я стоял сбоку у столика, закусывал, беседовал. С другой стороны стоял молоденький парень, секретарь какого-то обкома комсомола с Украины. и вдруг этот парень говорит: «Смотрите, смотрите, Семичастный сюда идет! Я обязательно пожму ему руку». Я подбадриваю: «Давай, давай». он срывается и бежит... Тот со скучающим видом поводит глазами и вдруг видит меня: «Арнольд,
Семичастный обалдел, вытаращился на меня, отстранился, помотал головой, потом подошел, обнял и говорит: «ой, Арнольд, Арнольд, умный же у тебя был партийный дядька! представь себе мое положение (это председатель союзного кГБ разговаривает с человеком, обвинявшемся в антисоветской деятельности!). вызывает меня один: «Собирай материалы на того». Что поделаешь, приходится собирать. Завтра вызывает другой: «Собирай материалы на этого». представляешь?! приходится! Арнольд, Арнольд, собираю я материалы, а сам думаю: «Долго ли еще продержится моя голова?!»»
на этом и распрощались—банкет подошел к концу, так что еще раз похлопали друг друга по плечам и разошлись. никакого Шелепина мы, конечно, не нашли. Да никому это и не нужно было.
вторая
Часть четвертая
республика
«Я сам выбрал этот путь и сам по нему шел»
Оккупация, которой не было. Обвинение в геноциде. Пикет против НАТО
—После 1991 года был один неприятный случай. Я ехал в автобусе на какое-то мероприятие, на котором должен быть при звездочке, и одна пожилая женщина примерно 60-70 лет, эстонка, учинила мне скандал. Поднялся страшный шум, человек десять загалдели. Одна дама примерно 40-летнего возраста, очень расфуфыренная, встала и попросила, чтобы я занял ее место. В данной ситуации я символически, секунд на тридцать, присел. Она встала рядом. Чистая эстонка, на чисто эстонском языке начала меня уговаривать, чтобы я не принимал близко к сердцу дурацкие выходки явно психически неуравновешенных лиц.
Наша общественная жизнь развивается циклично. По-разному в истории оцениваются события октября 1917-го года и роль Советского Союза в истории XX века. но в подавляющем количестве случаев люди могут ответить, что от них ничего не зависело, что они родились, когда все это уже было...
А я лишен этой возможности. Я находился в несколько особом положении, потому что моя жизнь—это мое свободное решение. Я сам выбрал этот путь и сам по нему шел.
Повторяю: я настойчиво возражаю против тезиса об «оккупации» Эстонии в 1940 году. Элементы этого действительно были, но история никогда не происходит в чистом виде как единый процесс единого содержания, а всегда—как совокупность совместно протекающих процессов. Это, конечно, не означает, что я считал, как это пытались в течение чуть ли не пятидесяти лет представить, будто весь эстонский народ, за исключением пяти или десяти процентов отъявленных сволочей, рвался к советской власти и к соединению с Советским Союзом. Мои возражения против тезиса об оккупации всегда пытались извратить.
Я нисколько не считал, что в 1940-м году установление советской власти в Эстонии стало осуществлением мечты девяноста процентов эстонцев. Это ерунда и выдумка. Ничего такого не было и не могло быть. Было другое. Только идиоты могут заниматься созданием мифа насчет того, что если бы в 1940-м году Эстония не вошла в состав Советского Союза, то она осталась бы во Второй мировой войне в положении нейтралитета. Это невероятная глупость—утверждать, что главное преступление Советского Союза заключается в том, что захват Эстонии забросил ее в молотилку второй мировой войны. Сейчас действительно можно найти идиотов, которые верят всей этой сказке. А в то время таковых не было.
Эстония понимала, что от участия во второй мировой войне ей никак не уклониться. Я это прекрасно знал, потому что с 1939-го года служил в эстонской армии, и всякая война затронула бы эту армию в первую очередь. И поэтому уже в 1938-м году на каждом шагу и каждую минуту, в любом разговоре подтверждалось, что дело идет к войне, которая не минует и Эстонию. весь вопрос состоял в том, будет ли Эстония воевать на стороне Германии или против. Вся проблема именно в этом и заключалась! И события 21 июня 1940-го года на все сто процентов были вызваны этим же.
никакой массовой враждебности к русским ни в 1939м, ни в 1940-м году не было. К немцам—была, примерно в том же масштабе, как сейчас к русским. Для 90% эстонцев немец был поработителем. Но понятно, что проблема «с немцами или против» не могла полностью отрываться от других проблем. Была часть эстонского населения, которая вопреки канонам геополитики интересовалась судьбой своих фабрик, домов, капиталов и текущих счетов. Поэтому, как только начался процесс советизации и жизнь противопоставила вековую ненависть к порабо-тителям-немцам и любовь к своему счету в банке, обстановка начала меняться.
одновременно менялись настроения и направления действий с советской стороны. Мне рассказывали активные деятели компартии, которые принимали участие в переговорах, что первоначально со стороны СССР не было задачи установления в Эстонии советского строя. Прибалтику не собирались включать в состав Советского Союза. Вначале ориентация была на то, что в Эстонии, Латвии и Литве должны быть установлены порядки, аналогичные порядкам Монгольской Народной Республики. Говорилось, что советизации не будет, а будет ориентация на прочный союз.
Но в какой-то момент сыграло свою роль стремление Сталина восстановить величие Российской империи. Именно в тот период у него проявлялись такие тенденции: переименования наркоматов в министерства, появление мундиров (этакое обезьянничание с формы Российской империи) — причем мундиров не только военных, но и дипломатических.
В 1942-м году я на несколько дней задержался в Свердловске, где было представительство Эстонии в лице бывшего министра торговли Льюиса и бывшего заместителя председателя Совета народных комиссаров Эстонии Кресса. Льюис все время жил в Эстонии, принадлежал к левым социал-демократам. Кресс был советским эстонцем, прибывшим после 1940-го года. Я слышал разговоры между ними о том, что после победы над фашизмом и освобождения Эстонии мы никогда не допустим такого положения, какое было в 1940-м году, когда не мы были хозяевами республики, а Москва. Мы будем проводить свою политику, и так далее.
Что касается лично меня и моих настроений, то я был совершенно однозначно патриотом советского строя и вхождения Эстонии в состав даже не Советского Союза, а России. Это во мне говорило мое «белоэмигрантское прошлое». Потом я от этого избавился.
Далее началась история героической борьбы с так называемым буржуазным национализмом. Где-то в 1945-м или 1946-м году меня пригласили выступить на активе Балтийского флота с объемным докладом по национальному вопросу и по взаимоотношениям между русскими и эстонцами. Я был совершенно уверен, что с подавляющим большинством балтфлотовского актива мы одинаково понимаем эти вопросы. А вопрос заключался в том, что борьба против буржуазного национализма является и борьбой против великодержавного шовинизма. когда я работал в министерстве просвещения Эстонии, где-то в конце 60-х годов меня опять пригласили выступить примерно на ту же тему и снова перед активом Балтийского флота. Я опирался на те же позиции, что и в 1945-м году. но мы уже говорили на совершенно разных языках... в 1945-м буржуазный национализм и великодержавный шовинизм стояли на одной доске. а в 50-е годы, не говоря уже о 60-х, 70-х и 80-х, объектом критики был только буржуазный национализм, но не великодержавный шовинизм, который под измененным соусом неофициально стал действующим принципом страны. Это пример того, как исторический материализм заменялся геополитикой.
Что касается положения Эстонии, Латвии, Литвы в составе Советского Союза, то это было привилегированное положение. Была уйма безобразий, недоразумений, бесчеловечности, глупости—кто против этого будет возражать?! но это не делалось специально для этих трех республик, которые как раз от всего этого страдали значительно меньше, чем все остальные.
Нзвестно, что население СССР снабжалось по нормативам, а во всей прибалтике эти нормы совершенно официально были выше. и когда на косыгина напирали в Москве—не пора ли, дескать, всех уравнять? — он говорил: «вы что, с ума сошли, не забывайте, каково было экономическое положение населения в 1940-м году, когда мы пришли. Мы не можем отрываться от этого уровня». Он категорически запретил всяческие разговоры по поводу выравнивания норм. При Косыгине материальнотехническое снабжение Прибалтики было не сравнимо со снабжением российской глубинки. Я не говорю, что всего было много—всего никогда не бывает много. Но уровень жизни был абсолютно другим, чем в целом по СССР.
—Все эти годы я только об этом и думал. Для себя я ответ нашел. И совершенно успокоился, потому что все произошло абсолютно закономерно. Именно так, как и должно было произойти.
В первые годы царствования Брежнева ходил анекдот о том, как оживляли Ленина. Будто бы ученые изобрели способ оживлять мертвых, и Политбюро пришло к единому мнению, что первым нужно оживить Ленина. оживили. Привели в Политбюро. Просят указаний. Ленин решил сперва ознакомиться с обстановкой и почитать советские газеты. Одну неделю читает, вторую... Через две недели исчез. Никаких следов. Тогда Политбюро решило оживить Дзержинского, чтоб тот нашел Ленина. Оживили. И Дзержинский в комнате, где Ленин читал газеты, нашел листочек. Провел по нему горячим утюгом — выступили буквы: «Феликс Эдмундович, я в Париже, все начинаем с самого начала»...
Куда дело идет и чем оно грозит, я видел немножко раньше, не с 1990-го года. Еще где-то в 1987-1988-м году я выступал на совещании, где сказал, что в ближайшие месяцы надо совершить полный переворот, иначе мы распрощаемся с советской властью и со своей страной. Просто совершенно дурацкие разговоры вывели меня из себя, я не выдержал и ляпнул. Ляпнул и сам испугался... В ответ на мое выступление поднялся тогдашний председатель КГБ Карл Кортелайнен. Я чуть с ног не свалился, когда он сказал: «Наконец-то за последние годы я услышал первое разумное слово». Вот такие бывали чудеса.
Когда мне еще в середине 80-х годов говорили, что происходит крушение теории Маркса, я с этим не соглашался. Но когда что-то происходит не так, как мы предполагали, нужно подумать: были ли правильными наши прежние предположения, вытекают ли они из теории и практики марксизма или являются плодом деятельности тех, кого называли попами марксистского прихода?
потом, в 90-е годы, глядя на то, что происходит, я чувствовал, что живу в кладовке учебно-наглядных пособий по курсу политэкономии капитализма. все большему количеству людей и все с большей ясностью становилось понятно, что происходит столкновение не наций, а мировоззрений.
Это касается и той игры, которую затеяли вокруг меня. не представляю себе другого такого везучего человека, как я! За свою длиннющую жизнь я повидал такое, чего другие не увидят, прожив хоть триста лет! И в финале пьесы—обвинение в «геноциде» и скамья подсудимых. Эта комедия готовилась в течение тринадцати лет. ну, разве не повод для иронии?
—
— в трех эпизодах. первый. Будто я руководил высылкой эстонцев с Хийумаа в 1949-м году. курам на смех! Решением политбюро вкпБ проведение операции было поручено органам Госбезопасности. А, извините, какой-то партийный секретарь Эстонии перепоручил возглавить это дело комсомольскому сопляку, подчинив ему органы Госбезопасности... Более идиотского обвинения придумать невозможно, если еще учесть, что к тому времени этот комсомольский секретарь основательно испортил свои отношения с Госбезопасностью, которая уже обвинила его в антисоветской деятельности.
Второй эпизод (это обвинение я считаю самым забавным!): видите ли, я, узнав о намечающейся высылке, не оповестил широкие слои общественности и народа о запланированном «геноциде» и тем самым не сорвал этот геноцид... Большего идиотизма придумать трудно. Оригинально в этом обвинении даже не то, что если бы я открыл рот по этому поводу, то не успел бы его закрыть, как меня бы уже посадили. а то, что если бы даже это можно было сделать, этого человека нужно было бы немедленно расстрелять, потому что это означало если не море, то очень солидное озеро крови.
все бандитствующие элементы, которые должны были быть высланы и которые к этому времени легализовались и жили по хуторам, узнав о предстоящей высылке, подались бы в леса. откопали бы свое оружие. получили бы массовую поддержку со стороны тех кулацких элементов, которые тоже подлежали высылке. Естественно, все это начинание было бы подавлено оружием, что привело бы к огромному кровопролитию. Это, конечно, с точки зрения тех политических сил, которые главенствуют в современной Эстонии, было бы гораздо более предпочтительно, потому что блестяще подтвердило бы правильность их теперешних утверждений. вот тогда действительно случилось бы что-то вроде геноцида и не нужно было бы этот «геноцид» высасывать из пальца.
Третий эпизод. пособничество вмешательству оккупационных войск в процесс высылки. Я категорически воспротивился вывозу людей с берега по бурному морю в весельных шлюпках на корабль, который стоял в проливе. Это неизбежно привело бы к тому, что часть лодок перевернулась. поэтому я и вызвал для вывоза людей судно Балтийского флота. Да, я действительно сделал так, поэтому, по крайней мере, никто не погиб.
А больше-то обвинений не было. Смешно? Смешно. но вокруг этого дела подняли шум на весь мир. ведь что им нужно? они пытаются представить коммунистическую идеологию как преступную. в Эстонии проходило несколько судебных процессов, аналогичных моему, на которых в качестве обвиняемых фигурировали сотрудники Госбезопасности. но в моем лице впервые хотели доказать преступность идеологии коммунизма. Мой вопрос—маленькая частичка очень большой затеи. поэтому он не уголовный, а чисто политический.
— И не она одна виляет хвостом. Это делают и Латвия, и Литва, и Польша, и многие другие. Но между ними имеется определенная специализация. Литва специализируется на взыскании ущерба с России за советскую «оккупацию». но подсчитать его невозможно, поэтому тут можно упражняться в красноречии до бесконечности, и Литва довольно настойчиво этим занимается.
Что будет делать Латвия, пока никто не знает. а Эстония выбрала другую нишу. Дело Эстонии—объявить коммунизм преступным с начала и до конца. Это ее специализация в Европейском союзе. но не получается: Евросоюз этому не очень верит. Мой процесс как раз и нужен был для того, чтобы протолкнуть этот тезис в Европейском союзе.
—Я не думаю, что он был серьезным сдерживающим фактором. Ему это было политически невыгодно. пути наши разошлись не в этом поколении, а еще в предыдущем. отцы оказались разными людьми с различным мировоззрением, симпатиями и отношением к жизни, но там эти расхождения не были очень острыми. Через наш род удивительным образом прошла мировая история. С Леннартом мы тоже были разные. жили по соседству, поэтому иногда виделись в магазине, здоровались, разговаривали. А в последние годы общаться с ним я бы не смог, если бы даже и захотел ему позвонить.
—А
—Знаете, сейчас так много чудес происходит... Тогда мне позвонил его брат, Хиндрек, спросил: «Может, тебе помочь чем? Может, машина нужна?» Я спросил: «Ты что, серьезно думаешь, что если мне будет нужна машина, я к тебе обращусь?» он сказал: «нет, откровенно говоря, не думаю...». «ну, а зачем тогда предлагаешь?» Я ответил, что если бы я даже в чем-то и нуждался, то все равно бы не позвонил...
Леннарт привел эстонский народ в НАТО. Это одна из причин, почему я с ним не хотел общаться. Я считал это преступным в отношении не столько России, сколько эстонского народа. в сфере обычных вооружений Россия перед нАТо бессильна. Единственное, в чем она превосходит—это в ядерном оружии. в случае конфликта первой жертвой будет тот, кто находится между Россией и нАТо, то есть Эстония, которая для нАТо интереса не представляет—ни по наличию вооружения, ни по численности армии. но в нАТо очень не любят рисковать жизнями своих солдат, смерть одного летчика имеет для них большее значение, чем гибель целой дивизии. А в качестве парней, обученных всяким диверсантским фокусам, эстонцы действительно могут пригодиться.
— Я понимал всю незначительность пикетов возле посольств—по эффективности это близко к нулю. но это единственное, что можно было сделать, когда начались бомбардировки югославских городов, и чего не сделать было нельзя.
Я не был связан ни с какими партиями, формально — только с ветеранской общественностью. Сразу же пошел в ветеранские организации, которых тоже развелось примерно столько, сколько русских партий. они все дружно закричали: «Мы возмущены, мы бы тоже пошли, но нам не разрешают!» Я сказал: «Если вы будете спрашивать разрешения у нАТо на то, чтобы протестовать против действий нАГО, то вы можете ждать очень долго!»
наконец сообщили, что получили разрешение участвовать в пикете. обзвонил, кого мог. пришел—на месте три человека, включая меня, и полицейские машины. Через час количество ветеранов в пикете возросло до шести человек. Нз руководства ветеранских организаций был только кто-то из афганцев. после этого я сказал: «не жалуйтесь, если следующее 9 мая будет последним днем, который мы будем отмечать у памятника неизвестному солдату».
«Нужен был мордобой. Крупный!»
Бронзовый солдат. 9 мая. Победа?
— Это не должно менять отношения к Эстонии, к стране и к народу. потому что это—грязная работа определенных политических кругов. ну, а что касается того, что народ, как овцы, меняет свое настроение в зависимости от усилий политиков, так ведь это к российской действительности имеет такое же отношение, как и к эстонской. и поэтому за все художества, которые люди выкидывают, не нужно их обвинять, это не их вина. а что поделать, если люди действительно похожи на овец?
когда началась эта последняя возня вокруг Бронзового солдата, я довольно быстро понял, что причина ее—предвыборное шоу. все это было сделано совершенно искусственно, специально для того, чтобы поднять рейтинг право-националистических политических партий. Дело в том, что до этого они, в особенности «Союз отечества и Рес публика», начали терять свой электорат. и поэтому им нужен был этот психоз. потому и были придуманы все эти штуки с колючими проволоками, истериками и рваньем рубах на груди—и все это перед памятником.
очень многие удивлялись: почему в этой свалке начали активно участвовать реформисты? вначале подавляющее большинство людей, которые обсуждали этот вопрос, удивлялись их позиции. То, что «Союз отечества и Рес публика», подговорив своих провокаторов, устроили все эти скандалы с венками из колючей проволоки—это понятно, а реформисты-то чего? но все логично: ведь от кого отбирает избирателен этой своей истерикои «Союз отечества»? От центристов? Нет. Основная их часть не подвержена этому психозу. Другое дело—избиратели-реформисты. поэтому премьер-министр Андрус Ансип своим поведением просто попытался нейтрализовать деятельность «Союза отечества», что вполне естественно.
когда выборы прошли и дали блестящие результаты организаторам всей этой кампании, «Союзу отечества» и их союзникам, я некоторое время допускал мысль, что теперь они Бронзового солдата оставят в покое, потому что, по сути дела, вся эта возня вокруг памятника была высосана из пальца. искусственно создали шум во имя завоевания голосов большинства избирателей. Цель достигнута—теперь вроде бы можно было и успокоиться?
в конце марта 2007 года председатель эстонского комитета ветеранов великой отечественной войны владимир Метелица собрал актив ветеранов для того, чтобы обсудить, как мы будем отмечать 9 мая. на этом собрании встал вопрос: что нам делать? Дело вот в чем. когда мы сообщили городским властям о том, что собираемся возложить венки к Бронзовому солдату, нам ответили, что это невозможно. Мол, уже два месяца тому назад эта исамаалийтовская банда вышла с ходатайством о проведении 9 мая у Бронзового солдата, с утра до вечера, мероприятия по восстановлению «исторической правды».
Раздались отдельные голоса: «а нам плевать! Мы пойдем — разрешат нам или не разрешат — и будем возлагать цветы 9-го мая у Бронзового солдата!» Были и другие голоса: «А давайте обманем: возложим цветы к Бронзовому солдату не 9-го, а 8-го. Тем более что по западноевропейскому времени война закончилась именно 8-го мая, а Эстония сейчас как раз находится в зоне западноевропейского времени».
Мои мысли вертелись немножко в другой плоскости: «Городские власти прекрасно знали, что 9 мая мы тоже будем проводить свои мероприятия. откуда это явно провокационное разрешение закрыть площадь перед русскоязычным населением Таллина? Зачем? Ведь они же прекрасно понимают, что этим запретом и организацией мероприятия националистов они идут на явное обострение ситуации! Что они—дети, чтобы этого не понимать? Значит, здесь есть какой-то умысел. Вопрос не в памятнике. Бронзовый солдат только средство, а целью является именно обострение ситуации».
Но имелась проблема с Западной Европой, которая просто болеет политкорректностью. И для нее важно не то, что будет сделано, а форма, в которой это будет сделано. Как сделать ликвидацию памятника приемлемой для Европейского союза? нужно создать такую обстановку, чтобы Западная Европа развела руками и сказала: «Да-а... Конечно, снимать памятники—это не политкорректно. Но если уже доходит до ТАКОГО, то что тут подаешь?! Приходится поступать неполиткорректно».
Значит, что им было нужно? Крупный мордобой! И все было рассчитано именно на то, чтобы этот мордобой вызвать. Именно для того, чтобы получить приемлемый для Западной Европы предлог для снятия памятника.
На том совещании ветеранских организаций я выступил и сказал: «Вы же военные! Не забывайте, что когда составляется боевой план, в первую очередь задаются вопросом: что собирается делать противник? И правильно разгадав его план, составляют свой. Если противнику сейчас нужен крепкий мордобой перед памятником для того, чтобы его убрать, то наша задача—запланировать мероприятия так, чтобы этот мордобой исключить». Исходя из этого, я поддержал идею возложить цветы и провести мероприятия не 9-го мая, с силой и кулаками, а 8-го.
О событиях 26 апреля 2007-го года я ничего не знал—мне уже ночью сообщили о них соседи. По моему мнению, это совершенно ясная, сознательно рассчитанная провокация полиции. Но поскольку опыта заниматься провокационной деятельностью у них маловато, дело вышло из-под контроля. Вот и все. Они согнали свою агентуру, а присоединилось хулиганье, и пошло...
—Нет, простите. Вот это—точно не так! За все годы — а я каждый год там бывал—у памятника Бронзовому солдату не было столько цветов, столько народа и столько возвышенных эмоций, как в 2007-м году.
Я считаю, что Бронзовый солдат очень достойно сыграл свою роль. Я, конечно, сейчас говорю не о нем, а о том общественном мнении, которое поднялось на его защиту. То, что будет дальше, я, конечно, уже не увижу, потому что это будет за теми временными рамками, которые мне отпущены.
И если до этого господствовало не совсем правильное мнение, что вокруг Бронзового солдата разворачивается конфликт на национальной почве, то после того, что случилось, для очень многих прояснилось, что речь идёт не о национальном конфликте, а о мировоззренческом. И это имеет огромное значение, потому что правильное представление об истоках конфликта обязательно послужит и его нормальному разрешению. Когда через две недели после этих событий я говорил о том, что нами была одержана огромная победа, я имел в виду именно это.
Правда, эта победа в значительной степени была потом утеряна. Ну что ж, так оно всегда и бывает... Если правительственная российская газета, захлебываясь от восторга, посвящает целый разворот воодушевляющей трепотне насчет всенародного стремления донского казачества воздвигнуть памятник Краснову, то что мы будем говорить о каком-то Бронзовом солдате? Краснову, который даже среди белой эмиграции считался национальным предателем, потому что выступал под эгидой кайзеровских немецких войск! поэтому корниловцы и деникинцы клеймили красновцев как предателей нации. Каппеля вот не так давно тоже торжественно перезахоронили... Как-то в российском посольстве на приеме я наткнулся на одного руководителя нашей ветеранской общественности, который стоял вместе с двумя отставными адмиралами. Они спросили: «Ты чего такой мрачный?» А это был очередной раз, когда меня «обрадовали» Каппелями и прочими фокусами. Я сказал: «Когда с определенными эстонцами начинаешь обсуждать 20-ю дивизию СС, сплошь и рядом слышишь: мол, что вы шумите? Если в России чествуют Каппеля, то почему нам не чествовать 20-ю дивизию? Ведь скоро подойдет время, когда в России восстановят доброе имя Власова!». А мне этот председатель и выдал: «А что Власов? Я о нем ничего плохого не читал...»
«Люди ошибаются, думая, что они создают время»
Глобализация. Развал СССР. Конец истории
—Бронзовый солдат—только средство, а целью являлось обострение отношений с Россией.
— Это очень большая тема. Это продолжение тех конфликтов, которые привели мир к Первой и Второй мировой войнам. Запомните: нет никаких особых отдельных взаимоотношений России и Эстонии. Это — часть взаимоотношений мирового масштаба, в которых эстонско-российские отношения играют свою, полностью подчиненную роль. Я неплохо помню 1934-й, 1935-й, 1936-й, 1937-й и 1938-й годы. И то, что сейчас в мире происходит, слишком мне напоминает те годы.
—
—У населения всего мира пытаются создать ложное представление о прошлом. Это происходит не только в Эстонии—везде. На это выделяются огромные средства, а без определенной цели такие деньги и такие силы не тратятся. Значит, есть цель.
—Сейчас весь мир вступает в период трагических событий. Они не обязательно должны принять форму Третьей мировой войны, я ее не пророчу. но то, что в мире назревает серьезнейший мировой конфликт и история Бронзового солдата имеет к его зарождению самое непосредственное отношение, мне ясно как никому другому.
Этот конфликт, конечно, не будет полностью повторять конфликты 1914-го или 1939-го годов. Закономерности исторического развития проявляются в различных вариантах. Но то, что сейчас происходит в мире, невероятно напоминает мне конец тридцатых! Это абсолютно не означает, что я думаю, что все будет происходить именно так, как было тогда. Нет! Но общих черт очень много.
Я нигде не встречал должную оценку роли глобализации в ликвидации так называемого социализма в Советском Союзе. А я думаю, что в этих процессах она сыграла, пожалуй, самую главную роль. Ведь что такое глобализация? Не претендую на четкость формулировки, но суть ясна: это развитие общественного характера экономики до такого уровня, когда она в мировом масштабе становится единым организмом, где всякая часть зависит от других частей. Можно ли представить себе возможность построения социализма в отдельно взятой стране? Конечно, можно, если эта страна достаточно велика. Но в условиях глобализации это невозможно, потому что единая мировая экономика не может развиваться одновременно по канонам и капитализма, и социализма. Многие экономические трудности, которые испытывал Советский Союз, были как раз и связаны с тем, что мировая экономика становилась все более и более взаимозависимой. Социализм никак не мог станцеваться с капитализмом.
И тут возникает вопрос, едва ли не самый главный: если экономика во всем мире становится единой, значит, по идее, должна быть единой и политическая власть?
Уже несколько лет идут активные споры по поводу того, возникнет ли в мире в условиях глобализации единое политическое руководство, или же это мировое руководство будет осуществляться путем договоренностей между государствами? Как строить отношения между странами—по договоренности или через кулак? Я не хочу утверждать, что во главе тех сил, которые за договоренности, стоит Россия, а те силы, которые за кулак, возглавляет Америка. По-моему, и тех, и других хватает и на одной, и на другой стороне. Эстония же болтается между этими двумя силами и ищет, где ей выгоднее пристроиться. Кто за это больше даст, если уж говорить совсем грубо.
Попытки добиться консенсуса между ведущими мировыми силами практических результатов не дают. Потому что в условиях сохранения капитализма глобализация требует кулака. Что это за кулак, всем понятно — это Америка, которая для обеспечения своего политического господства в мире нуждается в мелких странах, способных создавать ей возможности демонстрировать «демократию» по-американски. А что такое кулак? Да это же, образно выражаясь, новый Гитлер! Фашизм, отказ от демократических иллюзий, непосредственный прямой диктат.
Теперь возникает вопрос: а удастся ли это единовластие кому бы то ни было осуществить? Какие у него задачи? Сделать менее болезненными противоречия капитализма. А это вопрос очень скользкий. Октябрьская революция, каков бы ни был ее результат, и строительство чего-то под названием «социализм» сыграли небывалую роль в развитии человечества. Я, например, это ощущаю прекрасно, потому что знаю, что представлял из себя мир до того, как эта роль осуществилась. Вот что такое пенсия? в моем детстве это понятие отсутствовало. То есть она существовала, но только у крупных правительственных чиновников и военачальников. Бесплатная медицина? Я с детства прекрасно знаю, что с медициной очень просто: есть деньги—будут лечить, нет денег—не будут лечить. Причем тут Октябрьская революция, спросите? она способствовала гигантскому скачку в социальных вопросах. Но получилась парадоксальная вещь: на всем мире эти изменения отразились сильнее, чем на самом Советском Союзе. Социальные блага, возникшие за рубежом СССР, были больше, чем социальные блага самих советских людей!
Пироги и пышки достались французскому, немецкому, английскому, американскому и прочему рабочему классу, а синяки и шишки—трудящимся Советского Союза. Логика капиталистов была такова: мы должны идти на уступки своим трудящимся, потому что если мы не уступим малое, лишимся всего. Они пойдут по пути Советов—и тогда мы вылетим в трубу. Причина была в наличии СССР. Результат—уступки рабочему классу. СССР исчез. Но если исчезает причина, следствия тоже не остается. Посмотрите, что происходит. Оказывается, хотя производительность труда за это время возросла в десятки раз, пенсионная система, родившаяся в ХХ веке, сдерживает развитие производительных сил в XXI веке. Приходится возрождать определенные элементы платной медицины. О бесплатном образовании уже давно никто не говорит. Следовательно, проявляется невооруженным глазом видимая тенденция отказа от тех социальных уступок, которые под влиянием существования Советского Союза произошли в XX веке. Значит, в условиях глобализации и единовластия для того, чтобы можно было бы продолжать эту линию, нужна сила кулака — то есть переход от демократических, внешне свободных форм правления к диктаторским. Следовательно, глобализм, единовластие и то, что мы считаем фашизмом, и есть тот процесс, который мы сейчас наблюдаем и в котором варимся.
но для того, чтобы этот процесс проходил в мировом масштабе, требуются определенные условия. В частности, поддержка единовластия громко лающими собачонками. Там, где большим странам неудобно нападать, выпускают маленькую собачку, чтобы она облаяла, кого укажут. Платят за это очень неплохо — как стране, так и конкретным политическим деятелям. И тут все становится на свои места. Американцы (не все, конечно, а именно те, которые стоят на страже интересов крупного американского бизнеса) стремятся доказать абсолютную бессмысленность социального прогресса и идей коммунизма. И все это лежит в основе той роли, которую Эстония и играет в современном мире. Тем более что у нее имеется семивековой опыт обслуживания немецких баронов. Но бароны сами своих рук не пачкали. Драли эстонских крестьян не бароны, а сами эстонцы. И на работу выгоняли не бароны, а приказчики-эстонцы. Поэтому у эстонской нации имеется глубоко укоренившийся опыт такого рода деятельности.
—
—Да потому что то, о чем Вы сейчас говорите, никого, кроме выживших из ума старушек, в Эстонии не интересует. Это искусственно насаждаемый психоз. Подавляющее большинство населения смотрит только на то, сколько стоят хлеб, масло и мясо. Истории свойственна цикличность. Сейчас народ переживает период, когда определенные идеалы рухнули, когда кажется, что действительно покончено с прошлым. Но пройдет некоторое время, урежут пенсии, дотации на медицину, образование... О том, что пора отказаться от либеральной экономики и снова пустить к кормушке социал-демократов, начали говорить задолго до мирового кризиса. Говорят, что история учит тому, что она никого ничему не учит. неправда. Для того чтобы человек воспринял уроки истории как относящиеся непосредственно к нему, петух должен клюнуть его в темечко. Чужой опыт, конечно, учит, но не воспринимается людьми как руководство к действию, пока это не коснется их лично.
Сейчас мы можем многих поучать, делая это более или менее успешно, более умно или более глупо, но это все же поучения со стороны. А вот когда петух начнет клевать конкретно, все вспомнится, появятся новые люди с новой аргументацией и новой логикой, которые расскажут все в десятки раз лучше, чем способны это сделать мы. При всех моих симпатиях к марксизму-ленинизму и к Советскому Союзу, я не думаю, что в будущем удастся восстановить советскую власть. время сейчас другое, и люди не те. Люди ошибаются, думая, что они создают время. никуда не денешься — время создает людей.
— по-видимому, у меня в этом отношении неблагополучная наследственность. всякие независимости меня не трогают. отец мой считал любое государство обузой. Мне это, очевидно, передалось: когда вы говорите о великом благе государственной независимости, которое выпало на долю Эстонии—меня это оставляет бесчувственным...
—
—а я и так абсолютно счастлив! Я чертовски счастливый человек! Увидеть за свою жизнь то, что видел я, участвовать в том, в чем участвовал я—да Господи!
Часть пятая
«Мы должны посмотреть на его жизненный путь с позиции будущего»
...Я много раз был в его доме, и он всегда угощал меня если не знаменитыми пирожками своей супруги Екатерины, так чем-то другим, но таким же вкусным. и обязательно мы с ним пропускали по рюмочке. он предпочитал неторопливую беседу, но пространные байки рассказывать не любил. помню, как мы говорили о том, что такое война, и как человеку пережить и осмыслить необходимость убивать врагов. Услышал рассказ о том, как он с только что полученной винтовкой шел со своим командиром по лесу, и вдруг прямо из-за кустов два выстрела—командир, шедший впереди, упал, а он выхватил свою винтовку и наугад пальнул в те кусты. Тяжело раненного командира повезли в госпиталь, а вот труп неизвестного с дыркой прямо во лбу Арнольду Мери пришлось самому донести до какого-то брошенного дома, и вместе им довелось провести всю ночь. он не спал, думал—все ли он сделал, чтобы не допустить смерти человека, тело которого лежит в паре метров от него, и как с этим жить дальше? и пришел к выводу, что в этой смерти он не виноват.
Мне кажется, сегодня мы должны посмотреть на жизненный путь арнольда Мери с позиций будущего. он ведь очень не хотел, чтобы Эстония шла по пути потери самостоятельности, его расстраивало то обстоятельство, что в самой нашей стране нельзя вести эффективный диалог с властью, поскольку власть здесь представлена людьми, не принимающими решения. он считал, что Брюссель и вашингтон, выбирая себе партнеров, меньше всего заинтересованы разговаривать с Эстонией как с независимым государством, и это не радовало. Будучи воспитанным на основах взаимопроникновения русской и эстонской культур, он с болью наблюдал, как процесс пересмотра истории приносил свои плоды в сознание молодых эстонцев.
в 2006 году мы решили устроить в школах города Ма-арду встречу старшеклассников с ветеранами войны. в одну школу пришел Арнольд Мери, а в другую Уно Лахт (писатель, член антифашистского комитета). Естественно, за нами от въезда в город Маарду ехала машина, и поскольку телефоны откровенно прослушивались (а это выдавалось и выдается за профилактическую работу по защите безопасности Эстонии), полиции было известно о наших намерениях. встречи прошли в запланированном режиме, но впоследствии на страницах патриотической печати появилась заметка о том, что в школах Маарду идет неприкрытая пропаганда неправильного взгляда на историю войны. и, конечно же, инициатор этих действий—Мери, который депортировал людей, Лахт—бывший энкаведешник, и Заренков. все мы впоследствии по данному эпизоду попали в ежегодный отчет капо... приходится только удивляться такому тесному сотрудничеству полиции и изданий патриотической направленности, а также оперативной и достаточно точной информации.
Мы знали, что сегодня националистическая среда одевает героев Эстонии в эсэсовские наряды, а власти на местах при неформальных встречах за накрытыми столами во всю цитируют «Майн кампф». нацистский душок, который в начале десятилетия сдерживался из-за повышенного внимания европейских структур к моральному облику
Эстонии, становится все более ощутимым, после того как Европа приняла постыдное решение поддержать апрельские события 2007 года в Таллине.
«Я повидал много и умирать не боюсь»
Памяти друга
За две недели до своей смерти он вызвал меня к себе домой. Его дочь Наташа позвонила и сказала: «Арнольд Константинович просит вас прийти». Я немедля выехал. когда вошел к нему, он лежал в постели. Увидев меня, собрался вставать. Сколько мы уговаривали его, что вставать не надо! «нет!—оборвал он нас, повысив голос. — одевать!» Ему помогли одеться. Арнольд сам повязал галстук и вышел поздороваться. он делал это не ради меня, нет. он официально прощался с нами. Были дочь и внучка анастасия. Арнольд посадил ее рядом. Дал последний наказ, как его похоронить. он знал, что умирает. попросил, чтобы все были спокойны, не надо трагедий. Я хотел уточнить, какие ордена на похоронах выкладывать. Близкие никак с наградами разобраться не могли. он говорит: «подожди-подожди! Ты мне называй ордена, а я тебе буду говорить, когда какой дали». и он все ордена назвал—к какой дате и где он получил.
У него был острый ум и уникальная способность ни разу не повторяться в беседе. Это удивительная вещь. Такое мало кому свойственно. Это был Человек с большой буквы.
Я давно знал арнольда константиновича по совместной работе в ветеранской организации, но подружились мы, когда вместе ездили в Москву на 60-ю годовщину победы в великой отечественной войне. перед поездкой он неудачно упал с лестницы, и врачи категорически запретили ему куда-либо ехать. За три дня до поездки звонит и говорит: «володя! Я поехать не могу. врачи не разрешают. Я лежу в постели. Да и жена, катя, против. она же тоже врач». а уже билеты были куплены, и менять Арнольда на кого-то было нельзя. Сами понимаете, ехали на встречу с путиным, а в таких случаях людей проверяют соответствующие службы. в общем, мы всем составом от поездки отказались.
в Москве поползли слухи, что арнольда Мери эстонские власти уговорили не ехать на празднование юбилея победы. позвонил корреспондент с российского телевидения. «Это правда, что об арнольде константиновиче такое говорят?» Убедив собеседника, что это наглая ложь, я перед тем, как идти сдавать билеты, перезвонил Арнольду и спросил, как он себя чувствует. Слух распространили про тебя, говорю ему, что ты согласился с местными властями и не хочешь ехать. он промолчал. Ровно через три часа у меня звонок. «володя! Я еду!» Я ему: «как едешь?» он: «Да вот так, еду. Нди покупай мне билет!». перед поездкой родственники Мери взяли с меня слово, что я ни на шаг не буду от него отходить. в дороге он мне сказал:
—Слушай! перестань мне «выкать»!
—Арнольд константинович! Я это не могу переступить. У нас с вами разница в возрасте, но более важно — у нас с вами разница в положении. Я не могу. У меня язык не поворачивается.
в Москву съехались больше сотни человек, обладателей звания Героя Советского Союза, дважды Герои Советского Союза, кавалеры трех степеней ордена Славы. Мы были размещены в бывшем доме отдыха Генерального штаба под Москвой. Арнольду предоставили отдельный номер, а он говорит: «нет. Я хочу со своим другом жить». То есть со мной. в тот раз он впервые назвал меня другом. и все дни я не отходил от него ни на шаг. ночью до трех часов он мне рассказывал о своей жизни, а я слушал. И ни разу он не повторился! Так мы стали друзьями.
Мы всегда ходили возлагать венки к Бронзовому солдату вместе. когда монумент погибшим во второй мировой войне перенесли в 2007 году из центра города на военное кладбище, Арнольд в первый раз на моей памяти надел полковничий мундир со всеми наградами. он никогда раньше не надевал военную форму. То, как власти обошлись с памятником солдатам, погибшим в 1944 году при освобождении Таллина от немецких захватчиков, сильно его расстроило. когда мы шли по дорожке к памятнику, то люди тянулись к нему, обнимали, кто-то целовал, многие хотели хотя бы до него дотронуться. он шел в парадной военной форме при всех орденах и плакал. Слезы стекали по его щекам. никогда—ни до, ни после этого—я не видел, чтобы Арнольд плакал. подошли к Солдату, он потянулся рукой и погладил статую воина-освободителя. Мне кажется, что события вокруг памятника и последующая травля Арнольда Мери эстонскими властями сильно подорвали его здоровье, сократив его дни на земле. власти не могли смириться с тем, что Арнольд константинович никогда не отрекался от своего прошлого и не предавал свои убеждения. всей своей жизнью он доказал, что не просто так в первые месяцы войны получил Золотую звезду, став первым эстон-цем-Героем Советского Союза.
Иа том юбилейном праздновании победы в 2005 году из всех собравшихся Героев он тоже был Героем номер один. Вот выходим, а в коридоре ветераны ждут, когда откроется столовая. Идем по коридору, подходит один. Здоровается, пожимает руку, потом второй, третий... Мери со всеми здоровается, улыбается. Я его потом спросил: «Слушай, ты их знаешь?»—«Ну, одного я знаю. Он из Казахстана, казах. По лицу видно. А так фамилии не знаю». Пошутил так. Он их не знал, а его знали все.
Арнольд очень любил по-доброму над людьми подшучивать. В тот раз он меня разыграл.
Мы стояли, говорили о чем-то. вдруг прибегает генерал молодой, который организовывал наше пребывание в Москве, и обращается ко мне, так как я старший группы был: «Где ваш Мери? Срочно! Министр Нванов его просит прийти, принять участие в пресс-конференции». Арнольд сделал вид, что собирается идти как был — в спортивном костюме. Я ему говорю:
—Ты же в спортивном костюме! как ты можешь так идти на пресс-конференцию! оденься по форме. а он рукой махнул и бросил через плечо:
—ну-у-у! обойдется.
—Арнольд! Нзвини, пожалуйста. Ты, конечно, великий человек, но я здесь старший и прошу выполнять.
—ну, если ты старший, то, конечно, я выполню... и смеётся. Так он меня разыграл.
на этой пресс-конференции я стоял у входа. и когда Мери с Сергеем ивановым после этой конференции проходили мимо меня, я услышал слова тогдашнего министра обороны: «ну, Арнольд константинович! вы даже мне слова не дали сказать. все сами так блестяще провели!». и действительно. Ему там задавали сложные вопросы, а он сходу отвечал, как будто готовился заранее. иногда только промежутки делал. Рот так откроет, как будто им думает. и дальше продолжает говорить. Скупая на похвалу пресса в тот раз удостоила его аплодисментами.
А еще слышал, как иванов его спросил: «Арнольд константинович, какая помощь нужна? Я вам все сделаю». на что Арнольд ответил, с подчеркнутой вежливостью: «Я всем обеспечен. Я сейчас живу не хуже, чем когда я был в руководстве. Если вы имеете возможность, то окажите помощь тем, кто живет хуже меня». в этом ответе был весь Мери: скромный и гордый эстонец.
на приеме в честь ветеранов войны, после приветственной речи владимира владимировича путина, все, кто хотели с ним пообщаться, двинулись к нему. А Мери встает и идет в другую сторону. Я посмотрел, куда он направляется, и увидел, что недалеко от нас сидит патриарх Алексий II (ныне покойный). Алексий тоже встал и пошел навстречу. Они тепло обнялись и расцеловались. Не официально, а чисто по-человечески. Они ведь очень дружны были. в советское время, когда были гонения на священников, Мери не боялся поддерживать тесные отношения с Алексием. когда патриарх умер, Арнольд константинович очень переживал. он вообще очень тепло относился к людям, которые его окружали.
Я был свидетелем, с какой любовью он относился к своей супруге, Екатерине Тимофеевне. У них такая была нежная любовь...
«Я повидал много и умирать не боюсь. Я не цепляюсь за жизнь. но что будет с катей? она ведь не проживет и дня без меня», — часто повторял Арнольд константинович.
он очень любил своих внуков и правнуков. внучку Анастасию, настеньку, никогда не отпускал, пока она его в щечку не поцелует, а пятилетней правнучке Даше позволял командовать собой: «Нди сюда! встань здесь! Руки вверх!». и он все это исполнял, причем с таким вниманием к ней, и впечатление было такое, как будто она им командует. Хотя ему было уже тяжело двигаться, он делал все, что правнучка просила. в тот день, когда он отдавал последние распоряжения о своих похоронах, Арнольд часто подзывал настю к себе и просил поцеловать. когда она его в щеку целовала, он расплывался в улыбке. казалось, это придавало ему силы стоять на ногах. в последние дни жизни Арнольда Даша заболела и ее не пускали к прадеду. в тот последний день, отдав все распоряжения, Арнольд сказал с тоской: «Дашку ко мне не пускайте».
Я попытался его хоть на минуту отвлечь от грустных мыслей и бодро так сказал:
—Арнольд! Давай переключимся на более радостное. Мы готовимся отмечать твое 90-летие.
—Да перестань ты!
Я говорю:
— нет, Арнольд! Тебе не нужно было совершать эти поступки в жизни (это я так, шутил). Ты не принадлежишь себе. Ты принадлежишь народу. причем народу не только эстонскому.
Мы оба понимали, что вряд ли Арнольду суждено дожить до своего дня рождения. но даже в ту минуту он не собирался сдаваться, опускать руки.
Сказал:
—ну ладно! пусть будет так! Я согласен.
обнял он меня. он меня никогда не целовал. Этого не было у него в привычке. А здесь поцеловал. Я понял, что это прощание.
«Он был сыном и пасынком века одновременно»
Умер Арнольд Мери. Это случилось 27 марта, около восьми часов вечера. Дело давно шло к этому, рак начал пожирать его больше года назад. когда я позвонил поздравить с новым, 2009-м, годом и сообщил, что в ближайшее время собираюсь приехать в Таллин с исключительной целью повидать его, он со всегда свойственной ему веселой приподнятостью предупредил:
— Если вы, Лёня, действительно хотите меня застать, то советую поторопиться. Тем более, что я тоже хотел бы успеть вас повидать. но до смертинки, как говорили мы на фронте, три пердинки...
Я как-то эти слова серьезно не воспринял, тем более что и голос был, как всегда, веселый, и так он просто это сказал, словно звал соседа по лестничной клетке поторопиться зайти за какой-то тому необходимой надобностью, вроде соли или спичек, а то он, хозяин, может отлучиться.
И так эти «три пердинки» неожиданно и почти смешно, несмотря на суть разговора, прозвучали в его рафинированных устах, из которых я не только что вульгарного—просторечного выражения никогда не слышал. Арнольд Константинович Мери был настоящий аристократ—при том, что большую часть жизни прожил в Советском Союзе и прослужил на номенклатурных должностях, за исключением того послевоенного периода, когда сталинские ищейки гонялись за ним по Союзу.
Ну так и советский режим умел иногда оценить голубую кровь—правда, после того, как пустил ее реками и водопадами. Таких, как Мери, трудно было не оценить: они придавали Советской власти обаяние и стиль, которых так катастрофически недоставало этому режиму кургузых Шариковых.
и ведь как точно отсчитал—три месяца ему и оставалось, если каждый считать за эту самую «пердинку»...
Если бы, конечно, Арнольд Константинович услышал, что я его называю аристократом и голубой кровью, он бы меня на смех поднял. Он пафос на дух не переносил и всегда морщился, когда я ему говорил что-нибудь не только что пафосное, но даже просто сентиментальное. А меня иногда вдруг пробивало на какое-нибудь глупое, совершенно не соответствующее возрасту восклицание: «Арнольд Константинович, как я Вас люблю!». Восторженность мне, в общем, не присуща, но в отношениях с Мери она была, и я ее даже не стеснялся. Мы познакомились с ним вскоре после смерти моего отца, которого мне не хватает до сих пор, и иногда мне казалось, что отец, который и ушел, и вместе с тем словно никуда не уходил, как-то совмещается с Мери; они даже внешне были чем-то похожи. Отсюда, наверное, эта нежность, вплоть до дурацкой сентиментальности, моего к нему отношения.
А за несколько недель до смерти Арнольда Константиновича отец мне приснился. Мне приснилось, что он меня обнимает и сетует, что мы долго не виделись. А я все глажу его родное плечо, такое до боли памятное в его покатости, во всех выступах и впадинах, хотя уже пять лет, как смерть нас навеки разлучила, и плачу.
Моя жена Флора, большая любительница толковать сны, сперва встревожилась по поводу такого видения, а потом подумала и неожиданно изрекла: «Это был
Мери. Что-то случилось. Тебе нужно к нему поехать». Я позвонил в Таллин—дело было в начале марта— и узнал, что за месяц с лишним, что мы не разговаривали по телефону, Арнольду константиновичу стало много хуже, он лежит, почти не встает, иногда впадает в забытье. несмотря на драматизм ситуации, я помянул добрым словом мою домашнюю толковательницу снов, достойную наследницу Мартына Задеки, и стал собираться в дорогу.
Я рассказываю все эти, частью сентиментальные, частью метафизические глупости, потому что теперь можно—Арнольд константинович все равно меня уже не услышит и не укорит: мол, Лёня, как вам не стыдно...
Он действительно был аристократом — аристократом духа, вполне по Ницше и Шопенгауэру. Из трех кровей, что текли в его жилах (немецкой, русской и эстонской), во всем—в красивом нибелунговом профиле, в косой сажени и в манере держаться, в замечательном педантизме, определявшем и стиль жизни, и стиль мышления,—превалировала, конечно, первая. Я скажу совсем неполиткорректную вещь, но она, эта «кровь немецких баронов», назовем ее так, чувствовалась и в том. не то что высокомерии, но взгляде сверху вниз, которым он смотрел на национальные эстонские власти, на всю эту псевдоэлиту, квазиполитиков и квазиисториков, копошившихся где-то там, у его ног, и все последние годы норовивших его уесть, унизить, укусить. Впрочем, в наших разговорах он никогда даже не опускался до того, чтобы вообще упоминать их, этих новоявленных национал-мессий, многих из которых он помнил еще в качестве молодых да ранних секретарей райкомов эстонского комсомола.
А разговоров у нас было не так мало, хотя мы познакомились каких-нибудь четыре года назад, когда я впервые приехал к нему в Таллин, узнав из газетной заметки об Арнольде Константиновиче Мери, Герое Советского Союза, кузене первого президента послесоветской Эстонии Леннарта Мери. С г-ном президентом мы были знакомы еще с конца 1990-х, вот я и решил написать о двух братьях, которых судьба, просто как в классической эпопее, развела по разные стороны баррикад: один, Арнольд, был символом советской Эстонии—другой, Леннарт, в ту же эпоху был диссидентом. Потом, после конца «исторического материализма», они поменялись ролями: Леннарт стал национальным кумиром и иконой, а Арнольд чуть ли не изгоем.
Реальная история семьи Мери, когда я ее узнал в деталях, не просто внесла свои коррективы в мой схематичный замысел. Обнаружилось, что она посложнее любой литературной эпопеи. И Леннарт (который, к слову, тогда, весной 2005-го, отменил со мной встречу, узнав, что я собираюсь встречаться с Арнольдом) был в прошлом не таким уж диссидентом-рыцарем без страха и упрека. И Арнольд оказался тем еще «человеком из мрамора» (если кто помнит знаменитый фильм Анджея Вайды): лишился в сталинские годы партбилета и военных наград, а ареста и лагерей избежал только благодаря тому, что уехал из Эстонии куда-то на Алтай и, что называется, затерялся там, как иголка в стоге сена, сбил со следа сталинских ищеек во главе с Абакумовым...
Но главное, история семьи, которую кровавая эпоха, бессмертно названная Ахматовой 24-й драмой Шекспира, словно разрезала надвое, отступила как возможный сюжет на задний план, когда я близко познакомился с Арнольдом Мери. Его собственная жизнь оказалась романом с такой магистральной сюжетной линией, которой не требовались дополнительные: эту, линию жизни Арнольда Мери, осмыслить бы и изложить. начиная с детства, прошедшего в белоэмигрантском Белграде, где он ловил рыбу и сооружал байдарки с Шульгиным—тем самым бывшим депутатом Государственной думы, который несколькими годами раньше принимал на станции Дно отречение государя императора, был знаком со Струве, со Шкуро, видел вблизи Геринга и еще бог знает кого, и заканчивая... Ну, теперь вот понятно, чем заканчивать. Точку в этом романе писательница-жизнь поставила 27 марта 2009 года.
И каждый раз, когда я приезжал к нему на протяжении этих четырех лет, в наших многочасовых разговорах под горячую картошку, водку и кильку, которую Арнольд Константинович самолично артистично разделывал и укладывал на черный хлебушек, выяснялись все новые подробности и перипетии этого богатейшего и, как казалось, неисчерпаемого сюжета его жизни. Три больших очерка, которые я о нем опубликовал на страницах «Совершенно секретно» с 2005 по 2008 год, вместили лишь часть этой «исповеди сына века». Он был сыном века—именно в том смысле, в каком это выражение впервые когда-то сочинил и употребил французский романтик Мюссе. Сыном и пасынком одновременно. Век то озарял его своим светом—в основном, правда, это был свет от разрывов бомб и гранат в военное время, — то кидался волкодавом на его худые, но сильные плечи. Чего было больше? Да, наверное, поровну. Он был идеально гармоничным человеком. И главное — ко всем своим взлетам и падениям относился с одинаковой иронией. Когда в прошлом году я приехал к нему в связи с судилищем, которое затеяли эстонские власти, намереваясь наказать 88-летнего Героя Советского Союза за участие в мифическом «геноциде эстонского народа», он мне сказал: «Дважды меня вознесли не по заслугам: когда наградили Героем и когда привлекли к уголовной ответственности».
Затрепали, конечно, выражение «свой среди чужих— чужой среди своих». ну, что такое свой среди чужих, я не очень понимаю, а вот чужой среди своих—емкая формула. Мне казалось, Арнольд Мери всегда был чужим среди своих, потому что выламывался из любого стереотипа. он был коммунистом по убеждению, но не имел ничего общего с твердолобыми начетчиками и зажравшимися главначпупсами. он должен был стать гордостью эстонского народа, чья история не так уж и богата на яркие судьбы и крупные личности. а стал—изгоем.
Мне казалось, он не боялся смерти, относясь к ней совершенно философски. он любил повторять, что зажился, что уже даже и позвонить в Таллине некому—на тот свет не позвонишь, все друзья давно на кладбище. но когда, за две недели до смерти, повинуясь истолкованному моей флорой сну, я приехал к нему — фактически, проститься, — то понял, что умирать этот сильный человек с могучим и ясным интеллектом не хочет. нет, конечно, внешне он страшно изменился за те восемь месяцев, что мы не виделись: ослабел, исхудал, на нем уже лежала та страшная тень, которую незадолго перед тем, как увести с собой навсегда, бросает на своих избранников смерть, словно помечая их, чтобы не ошибиться. но узнав о моем приезде, он ждал, нервничал, впервые за несколько дней встал с кровати. Да что там—мы даже выпили неизменной московской водки и закусили вечной ее спутницей, таллинской килькой! он сам удивился этому приступу бодрости и, уже прощаясь, заглянул мне в глаза и сказал полуутвердительно-полувопросительно: вдруг произойдет чудо, и он выздоровеет? Я обнял его совсем исхудавшие плечи, мало веря в чудо, но все же в глубине души надеясь, что эта наша встреча—не последняя.
Он даже похороны свои сумел облагородить. Честно говоря, я боялся, что их опошлит фальшь политиканства, тех самых спекуляций, которые несколько лет назад превратили в фарс справедливую борьбу за Бронзового солдата. но Арнольд Мери был не бронзовым солдатом, а все еще живым, его душа в те дни парила над нами, совсем еще невысоко, и зорко наблюдала, чтобы в церемонии прощания не было и тени той смеси высокопарного и низкопробного, вкус к которой нам прочно привила советская наша жизнь. Ее и не было. Даже послание, подписанное Дмитрием Медведевым, было написано нормальными, почти не казенными словами. кроме одной фразы, в которой покойный был назван «поборником взаимовыгодного эстонско-российского сотрудничества». «выгода» и «Мери»—это, конечно, слова из совершенно разных словарей. ну да простим спичрайтерам мелкий огрех. Российский президент даже удостоил Арнольда Мери орденом посмертно. Малозначительным, правда—орденом почета, что выглядело странно, если вспомнить, что высшими орденами «За заслуги перед отечеством» у нас теперь, не скупясь, награждают даже молодых балерин. но едва я подумал об этом, как вспомнил отношение самого Мери ко всей этой наградной мишуре и выбросил досужую мысль из головы...
он лежал в гробу, измученный болезнью, которая даже фаса ему не оставила—один профиль, с красивым, породистым носом и высоким лбом; я погладил все еще такое сильное, такое родное плечо, прикоснулся губами ко лбу, от которого веяло самым холодным, ни с каким другим не сравнимым холодом на свете — замогильным. всё. Дальше—тишина.
Арнольд МЕРИ: последний эстонский герой Судьба человека
как путеводитель по новейшей истории
Документально-публицистический сборник
ISBN 978-9949-18-456-9
Редактор-составитель Олег САМОРОДННЙ Художественный редактор Егор ВАСИЛЬЕВ Технический редактор Ирина ТАММ Верстка, художественное оформление: Владимир ШАСТИН Корректура: Светлана КУЗНЕЦОВА
Директор издательства Игорь ТЕТЕРИН
Международный медиа-клуб IMPRESSUM Таллин, ул. Ляэнемере 70/1-36 e-mail: info@impressum-club.eu
Издательский дом SKP MEDIA e-mail: info@kompravda.eu Тел.: +372 622 8990 Факс: +372 622 8991
Тираж: 1 000 экз.
I i'i PRESSUM
INTERNATIONAL MEDIA CLUB
Международный медиа-клуб IMPRESSUM ставит своей целью поддержку гражданских и общественных инициатив, связанных с использованием потенциала современных СМИ.
Деятельность клуба направлена на расширение международного информационного обмена, повышение квалификации журналистов, проведение исследовательской, просветительской, издательской и иной общественно значимой работы в медиа-сфере.
Клуб функционирует в качестве недоходного объединения. Зарегистрирован в Эстонии под названием MTU IMPRESSUM. Код регистрации — 80277075.
Контактные реквизиты:
почтовый адрес: Laanemere tee 70/1-36 Tallinn 13914 Estonia.
Тел.: +372 635 5829, e-mail: info@impressum-club.eu
Издательский дом SKP Media выпускает и распространяет в странах Балтии и Скандинавии газету «Комсомольская правда» в Северной Европе» — общебалтийское русскоязычное издание, адресованное массовому читателю. Распространяется в Латвии, Литве, Эстонии, финляндии, Швеции, Дании, Норвегии. Общая читательская аудитория — свыше 100 тысяч человек, из которых половина приходится на печатную версию издания, и еще столько же — на онлайн-выпуск.
У издания создана обширная сеть реализации, которая включает в себя более 1 500 точек: от Хельсинки и Тампере до Вильнюса и Каунаса. Значительная часть читательской аудитории «Комсомольской правды» в Северной Европе», по данным исследований TNS Gallup, принадлежит к наиболее состоятельным слоям населения. Газету внимательно читает балтийская элита — политики, банкиры, научные работники, представители шоу-бизнеса и т.д. Редакция и дирекция газеты находятся в Таллине (Эстония). Издатель и главный редактор — Игорь ТЕТЕРИн.
Контактные данные Издательского дома SKP Media:
почтовый адрес: Laanemere tee 70/1-36 Tallinn 13914 Estonia Тел.: +372 622 8990; +372 622 8996 Факс: +372 622 8981 e-mail: info@kompravda.eu
Похожие книги
- Мистика
- Историческое фэнтези
- Ироническая фантастика
- Альтернативная история
- Технофэнтези
- Постапокалипсис
- Киберпанк
- Детективная фантастика
- Стимпанк
- Героическая фантастика
- Научная Фантастика
- Эпическая фантастика
- Ненаучная фантастика
- Сказочная фантастика
- Космоопера
- Юмористическое фэнтези
- Ироническое фэнтези
- Ужасы и мистика
- Юмористическая фантастика
- Социально-философская фантастика
- Космическая фантастика
- Городское фэнтези
- Боевая фантастика
- ЛитРПГ
- Фантастика
- Современная сказка
- Социально-психологическая фантастика
- Хроноопера
- Ужасы
- Мифологическое фэнтези
- Фэнтези
- Фантастика: прочее
- РеалРПГ
- Славянское фэнтези
- Бояръ-Аниме
- Попаданцы
- Шпионский детектив
- Прочие Детективы
- Маньяки
- Полицейские детективы
- Исторический детектив
- Шпионские детективы
- Классические детективы
- Триллеры
- Криминальные детективы
- Иронические детективы
- Криминальный детектив
- Крутой детектив
- Детективы
- Триллер
- Иронический детектив, дамский детективный роман
- Советский детектив
- Классический детектив
- Политический детектив
- Боевик
- Про маньяков
- Медицинский триллер
- Дамский детективный роман
- Техно триллер
- Юридический триллер
- Боевики
- Исторические детективы
- Политические детективы
- Поэзия
- в стихах
- Эпическая поэзия
- Басни
- Песенная поэзия
- Лирика
- Визуальная и экспериментальная поэзия, верлибры, палиндромы
- Поэма, эпическая поэзия
- Классическая зарубежная поэзия
- Классическая русская поэзия
- Поэзия Востока
- Современная поэзия
- Классическая поэзия
- Современная зарубежная поэзия
- Современная русская поэзия
- Юмористические стихи, басни
- Верлибры
- Палиндромы
- Экспериментальная поэзия
- Визуальная поэзия
- Историческая фантастика
- Историческая литература
- Политика
- Геология и география
- Ветеринария
- Экология
- Государство и право
- Астрономия и Космос
- Математика
- Шпаргалки
- Биохимия
- Обществознание
- Педагогика
- Психология
- Учебники
- Иностранные языки
- Детская психология
- Биофизика
- Прочая научная литература
- Языкознание
- Биология
- Психотерапия и консультирование
- Юриспруденция
- Военная история
- Альтернативная медицина
- Философия
- Медицина
- Зоология
- Физика
- Литературоведение
- Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература
- Языкознание, иностранные языки
- Биология, биофизика, биохимия
- Обществознание, социология
- Психология и психотерапия
- Востоковедение
- Химия
- История
- Ботаника
- Экономика
- Альтернативные науки и научные теории
- Научная литература
- Рефераты
- Секс и семейная психология
- Книги о войне
- Популярно об истории
- Книги о путешествиях
- Книги по психологии
- Религия и духовная литература
- Детская познавательная и развивающая литература
- Детская образовательная литература
- Книги для дошкольников
- Прочая детская литература
- Детские приключения
- Детская проза
- Детские стихи
- Детские остросюжетные
- Детская фантастика
- Книга-игра
- Буквари
- Фантастика для детей
- Детская литература
- Проза для детей
- Внеклассное чтение
- Игры, упражнения для детей
- Классическая детская литература
- Стихи для детей
- Русские сказки
- Зарубежная литература для детей
- Сказки народов мира
- Зарубежные детские книги
- Сказки
- Детские детективы
- Школьные учебники
- Учебная литература
- Книги для подростков
- Экономика
- Поиск работы, карьера
- Отраслевые издания
- Недвижимость
- Корпоративная культура
- Делопроизводство
- Внешнеэкономическая деятельность
- Бухучет и аудит
- Торговля
- Малый бизнес
- Личные финансы
- Государственное и муниципальное управление
- Краткое содержание
- Ораторское искусство / риторика
- Работа с клиентами
- Стартапы и создание бизнеса
- Маркетинг, PR, реклама
- Карьера, кадры
- Маркетинг, PR
- Финансы
- Личная эффективность
- О бизнесе популярно
- Интернет-бизнес
- Банковское дело
- Менеджмент
- Менеджмент и кадры
- Тайм-менеджмент
- Ценные бумаги, инвестиции
- Кадровый менеджмент
- Политическое управление
- Управление, подбор персонала
- Зарубежная деловая литература
- Деловая литература
- Педагогика, воспитание детей, литература для родителей
- Медицина и здоровье
- Семейные отношения, секс
- Семейные отношения
- Рыбалка
- Отдых / туризм
- Автомобили и ПДД
- Сделай сам
- Прочее домоводство
- Спорт
- Здоровье и красота
- Охота
- Домашние животные
- Коллекционирование
- Хобби и ремесла
- Кулинария
- Развлечения
- Сад и огород
- Боевые искусства, спорт
- Домоводство
- Здоровье
- Эротика и секс
- Домашнее хозяйство
- Интерьеры
- Хобби / увлечения
- Мода и стиль
- Красота
- Секс / секс-руководства
- Йога
- Изобразительное искусство
- Рукоделие и ремесла
- Спорт / фитнес
- Прикладная литература
- Компьютерное «железо»
- Базы данных
- ОС и Сети
- Интернет
- Программное обеспечение
- Программирование
- Прочая компьютерная литература
- Учебные пособия, самоучители
- ОС и Сети, интернет
- Программирование, программы, базы данных
- Компьютерное 'железо' (аппаратное обеспечение), цифровая обработка сигналов
- Зарубежная компьютерная, околокомпьютерная литература
- Цифровая обработка сигналов
- Средневековая классическая проза
- Современная проза
- Классическая проза
- Готический роман
- Антисоветская литература
- Военная проза
- Проза прочее
- Роман
- Повесть
- Новелла
- Сентиментальная проза
- Рассказ
- Историческая проза
- Контркультура
- Эпистолярная проза
- Русская классическая проза
- Советская классическая проза
- Магический реализм
- Проза
- Зарубежная классическая проза
- Классическая проза ХX века
- Классическая проза ХIX века
- Роман, повесть
- Фантасмагория, абсурдистская проза
- Афоризмы, цитаты
- Экспериментальная, неформатная проза
- Проза о войне
- Современная русская и зарубежная проза
- Классическая проза XVII-XVIII веков
- Афоризмы
- Эпопея
- Феерия
- Семейный роман/Семейная сага
- Эссе, очерк, этюд, набросок
- Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия
- Зарубежные приключения
- Современная зарубежная литература
- Зарубежная драматургия
- Зарубежная фантастика
- Зарубежный юмор
- Зарубежная религиозная литература
- Зарубежная образовательная литература
- Зарубежная публицистика
- Зарубежная психология
- Зарубежные любовные романы
- Зарубежная поэзия
- Зарубежная классика
- Зарубежная старинная литература
- Зарубежная компьютерная литература
- Зарубежная литература о культуре и искусстве
- Зарубежные детективы
- Зарубежная прикладная литература
- Зарубежное фэнтези
- Зарубежная справочная литература