Морозный воздух пьянил свежестью, кружил голову обещанием свободы – безбрежной, как хельхеймские льды. Петтер – живой, теплый – был в этом ледяном царстве желанным, как сама жизнь.
Я потянулась к Петтеру, но он удержал меня.
– Вы правда этого хотите? – спросил он, пытаясь заглянуть мне в глаза.
Милосердные сумерки скрывали мои алеющие щеки.
– Разумеется, – отозвалась я легкомысленно. – Я ведь ни разу не целовала накрашенного мужчину!
Мгновение он смотрел на меня, потом наклонился, зачерпнул снега и принялся яростно тереть лицо. Пахло от него злостью – маслом бея – жарко, горьковато-перечно.
Отшвырнув разноцветный комок, Петтер шагнул ко мне, схватил за плечи.
– Мирра. – Он стоял так близко, что я чувствовала его дыхание. – Скажите, теперь вы… не жалеете?
И замер, дожидаясь ответа. На скулах его, на висках виднелись остатки косметики, и эта клоунская маска так ему не шла, что хотелось вытереть ее рукавом собственной шубы.
Я хотела что-то пошутить, но вовремя одумалась.
– Ничуть не жалею, – ответила серьезно. – Хотите, поклянусь?
– Мирра, – выдохнул юноша, прижимая меня к себе.
«Какой аромат! – успела подумать я. – Малина, жасмин, фиалка…»
И нырнула в поцелуй, как в прорубь…
Разбудила меня осторожная попытка Петтера встать. Спали мы прижавшись друг к другу, поэтому, когда Петтер отстранился, я машинально потянулась за ним.
– Что такое? – сонно спросила я, ожидая услышать что-то вроде «мне нужно».
– Дракон, – ответил он просто, и от этого короткого слова, от резкого тона юноши сонливость разом слетела с меня.
– Что? – переспросила я, садясь на постели. Может быть, приснилось?
– Я слышал драконий рев, – объяснил Петтер, натягивая брюки, и, отвернувшись, затеплил свет. – Нужно посмотреть.
Я взглянула на его напряженную спину и без слов потянулась за одеждой.
Когда мы выбрались из дому, на улице уже толпилось с десяток хель. Рассвело, и день выдался на редкость погожий. И в холодном свете солнца приземлившийся чуть в стороне дракон казался цельной льдиной, сверкающей так, что резало глаза.
Со спины его спрыгнула в снег невысокая фигурка. Шапки на ней не было, так что рыжие волосы вызывающе золотились.
– Валериан, – выдохнула я и рванулась к нему, проваливаясь в снег.
Глава 5. Суд
Сын просиял и бросился мне навстречу.
– Мама! – Он стиснул меня в объятиях, совсем по-детски прижался, зашептал сдавленно: – Мамочка, я так рад тебя видеть!
А я глотала слезы, отмечая, как он вырос – уже на голову выше меня! И пахнет не лавандой и молоком, а остро заточенными карандашами – кедром. Совсем взрослый…
– Мальчик мой, мой Валериан, – повторяла я, крепко-крепко обнимая сына.
Я плохая мать, совсем позабыла и о ребенке, и о своем долге!
– Мам, ну хватит уже, – наконец смущенно попросил Валериан. – Ну что ты, в самом деле? Я тут, теперь все будет хорошо!
Я усмехнулась – он меня утешает! – но разжать руки не было сил.
Из-за его спины подошел Исмир, уже успевший сменить облик, и я наконец отпустила сына.
– Здравствуйте, Мирра, – улыбнулся дракон. – Как видите, я сдержал обещание.
– Благодарю вас, Исмир. – Теперь называть его по имени казалось совсем несложно. И спохватилась: – Здравствуйте!
– Здравствуйте, – поздоровался и Петтер, вставая рядом со мной.
Дракон внимательно взглянул в мое лицо (должно быть, на нем читалась обуревающая меня растерянность), потом перевел взгляд на Петтера… Глаза Исмира вдруг полыхнули голубым льдом, и я невольно повернулась, ища, что его так разъярило. И едва не выругалась вслух. Взъерошенные волосы юноши, припухшие губы и шальные глаза… Улики, которых вполне достаточно для проницательного наблюдателя.
– Мам, а когда мы полетим к отцу? – разорвал напряженную тишину звонкий голосок сына.
Вопрос его заставил меня вздрогнуть и умоляюще воззриться на Исмира.
«Вы ему ничего не сказали?!» – взглядом спросила я.
Дракон отрицательно качнул головой. Отвернулся, но звонкой песне бергамота и мяты это нисколько не мешало.
– Понимаешь, Валериан, – начала я, мучительно подбирая слова, – мы больше не вернемся в Ингойю.
– Почему? – удивился он, глядя на меня, и глаза его так походили на глаза мужа, что у меня закололо в груди. – Отца опять перевели?
Боги, милосердные мои боги, а ведь мы, стоящие здесь, лишили его отца. Как признаться Валериану в том, что я наделала? Пусть Ингольв сам подтолкнул меня к этому, это не уменьшает моей вины перед сыном.
Я отвернулась и зажмурилась, с силой сжимая губы.
– Мам, что с тобой? – затеребил меня сын. Его испуг – пряный, брызжущий в горло остро-кислым соком – мгновенно привел меня в чувство. – Мам, что такое?
– Все в порядке, милый, – ответила я, растягивая губы в натужной улыбке.
И, открыв глаза, будто натолкнулась на взгляд Петтера – серьезный и усталый. Пахло от него подорожником, ромашкой и календулой, выдавающими желание залечить мои раны.
Спасибо вам, Петтер. Спасибо за все…
– А у тебя как дела? – спросила я сына. Последние месяцы он провел далеко от дома, даже не подозревая о бушующих там штормах. К тому же детская память изменчива, из нее легко вымарываются неприятности.