Аромат гибискуса

Скользнуть в тьму беспамятства казалось заманчивым. Но тогда я могла упустить шанс вырваться из этого пыточного зала, сбежать, спастись… И спасти Виктора.

— Не слышу! — повысила голос Лючия.

— Не надо! Умоляю! Не надо!

Виктор рыдал в голос. Я не понимала — почему. Конечно, нож — это страшно, а горячий воск — больно. Но не смертельно. Пока Лючия не делала ничего, способного навредить по настоящему. Несколько ожогов и порезов не в счет. Они затянутся. И если повезет, не останется даже шрамов.

— Милы, ты сам не знаешь, чего хочешь, — повторила Лючия. И её голос снова ласкал, обволакивал, манил.

И вызывал ярость.

— Отойди от него! — не выдержала я.

То, что её руки ласкали обнаженное тело, я еще могла вынести. Но взгляд Виктора менялся. Кроме слез и боли там полыхало желание. И оно же горело в паху.

— Ты хочешь меня! — умилилась Лючия, не обратив на крик внимания. — Хочешь доставить мне удовольствие?

Её пальцы по хозяйски обхватили член, бережно коснулись головки. Виктор выгнулся и застонал не в силах сдержаться.

— Ты хочешь?

— Да!

— Но тебе придется подождать — я еще не готова. Да и ты пока не сдержал обещания: я не слышала твоих криков!

— Не надо, — молил Виктор и одновременно тянулся к ней всем телом. — Не трогай её! Зачем тебе Ева? Ведь у тебя есть я, твоя личная, персональная шлюха!

— Увы, уже не персональная! — палец указал на меня. — Но я исправлю эту оплошность. Я же еще тогда сказала, что ты — только мой.

Нож из рук она так и не выпустила. И теперь аккуратно соскребала им воск с моего тела.

— Теперь понимаешь разницу между тупым и острым? Сейчас увидишь еще больше!

Тонкий, похожий на шило ножик сменил «столовый». И улыбка Лючии превратилась в оскал.

Я обещала себе молчать. Клялась. Но не сдержала клятвы. Как молчать, когда с тебя срезают куски кожи?

Нож вонзался глубоко и Лючии приходилось приложить усилие, чтобы продвинуть его хотя бы не несколько сантиметров. Первые минуты я крепилась, потом не сдержала стон. И вскоре уже выла но одной ноте, терея разум. И слышала, как кричит Виктор, как умоляет прекратить. Но каждая его просьба вызывала лишь очередной виток боли.

— Я обещала, что ты увидишь своего ублюдка. И папочка посмотрит!

— Нет, пожалуйста, нет!

Я была готова умолять. Ползать в ногах. Соглашаться на что угодно. Лишь бы она не трогала мое дитя.

— Лючия! Я же уже сказал, что это не мой ребенок! — Виктор задыхался. Порезы открылись и свежая кровь смешивалась с подсохшей. — Лючия!

— Мне уже все равно! Эта девка соблазнила тебя! Она приперлась за тобой, хотя я обещала оставить её в покое!

Лючия визжала. Белый костюм побурел от крови и грязи, волосы растрепались. Она казалась ведьмой, чем-то потусторонним. Кем угодно, но не человеком.

— Умоляю! — и я задохнулась от боли внизу живота.

По ногам потекло горячее. Виктор взвыл, а я боялась посмотреть вниз. Но боль становилась нетерпимой и я не удержалась.

Кровь. Она текла по бедрам, пропитывала остатки чулок, собиралась тяжелыми шариками на полу, смешиваясь с пылью и тут же высыхая. И каждая капля уносила часть меня.

Голова закружилась и я перестала понимать, что происходит. Звуки стали глухими, словно в уши напихали плотной ваты. И движения… Все вокруг двигались медленно, как в толще воды.

Я видела ухмылку Лючии. Как кидаются к ней шрамированный и Кайо, как помогают скинуть жакет и брюки. Как она пинает их за то, что те умудрялись коснуться губами ног и живота.

Видела, как мешком падает на пол освобожденный из пут Виктор. И видела, как устремляется вверх член, полный желания.

Стоны и вскрики доносили как из под воды. Довольное лицо Лючии, счастливое — Виктора. И — полные зависти глаза двух других мужчин. Их интересовала только Лючия, я была лишь мебелью.

Но сейчас это не радовало. Эмоции пропали. Я только смотрела на совокупляющихся на полу мужчину и женщину. И понимала, что это последнее, что я вижу в своей жизни.

Но, теряя сознание заметила яркий квадрат дверного проема — кто-то распахнул дверь, и дикий крик штопором ввинтился в уши:

— Ева!

39

Монотонное пиканье ввинчивалось в мозг, не давая нырнуть обратно в пустоту. Там не было боли. Там было спокойно и тихо. А меня туда не пускали!

Раздражение заставило открыть глаза.

Белый потолок. Матовый шар лампы. И это назойливое пиканье! Хотелось закрыть уши, закрыть газа и чтобы никто не беспокоил.

Но попытки пошевелиться закончились вспышкой боли. Алой, как тропический цветок.

Кто-то вскрикнул. Послышались голоса. Я не понимала ни слова. А потом…

— Ева! Евочка!

Голос был знаком. Что-то из прошлого. Но что?

Я не могла вспомнить. А голос все звал и звал. Мешал. Не давал уснуть. А в довершении всего кто-то прикоснулся к руке.

И это оказалось так больно, что я закричала.

И вспомнила.

Два тела, что сплелись в угаре первобытной похоти. Стоны. Крики. И кровь, стекающая по бедрам.

— Ребенок!

— Тише!

Сильные руки не давали встать. Я кричала, пыталась вырваться, дралась. Кулакам стало больно — видимо, я даже куда-то попала. Но хватка не ослабевала. А потом я почувствовала укол.

Но легче не стало.

— Мой ребенок!

— С ним все хорошо, все хорошо, тише! Успокойся!