— Ада собирается поступать в Оксфорд, — сказала Эмили. — Вы ведь там учились, Роберт, не так ли?
Ада мгновенно встрепенулась:
— В каком колледже?
— Крайст Черч.
— Там хорошие лаборатории?
— Не имею ни малейшего представления.
— А что Кларендон? Достойное заведение?
Минут десять она подвергала меня перекрестному допросу насчет новых учебных аудиторий, женских колледжей, экзаменационных залов и прочего. Я ее разочаровал. Я мог бы описать рассветную прогулку по оленьему парку колледжа в обнимку с парочкой подгулявших друзей, или дневное плаванье на лодке в деревушку Уайтем, чтобы полакомиться жареной форелью, но о перечисляемых ею лекционных аудиториях и преподавателях я ничего в сущности не знал.
Однако присутствие еще кого-то рядом оказалось не без пользы. В конце концов общедоступность была целью нашего глоссария, и на Аде мы имели возможность апробировать успех нашего продвижения к цели. Кроме того, Ада поспособствовала нам и в практическом смысле, когда дело дошло до создания пробного экземпляра. Но я забегаю вперед.
Примерно в двенадцать Эмили потянулась.
— Может, это от непривычно активного мысленного напряжения, — произнесла она, — но, по-моему, я ужасно проголодалась.
— Этого следовало ожидать, — заметил я. — Подобно тому, как музыке надо основательно обучиться, прежде чем сесть и начать играть с листа, также необходимо и усердно отработать все гаммы и арпеджио естественных удовольствий, прежде чем утверждать, что кое-что познал.
Эмили уставилась на меня:
— Не хотите ли подобной витиеватой фразой сказать, что вы тоже голодны?
— Именно. Имеется ли у вас поблизости приличное заведение?
— На Нэрроу-стрит есть местечко, где пекут превосходный пирог с угрем. Признаться, последние минут двадцать я подумываю, не присовокупить бы к этому и что-то еще. Там подают к пирогу картофельное пюре, поливая слегка соком угря вместо соуса…
— Мне надо в Хокстон, купить кое-какие реактивы, — заявила Ада.
— Похоже, идти нам придется с вами вдвоем, — сказал я Эмили.
— Эмили, можно тебя на пару слов? — быстро сказала Ада.
Выйдя на лестничную площадку, они совещались о чем-то вполголоса. Я, разумеется, подошел к двери подслушать.
— …обещала отцу не делать ничего предосудительного!
— Ах, да уймись же ты, Ада! Скорей наша река покроется льдом, чем я поддамся на манерные комплименты мистера Уоллиса. Но если ты уж так озабочена, пойдем с нами.
— Ты же знаешь, я не могу. Придется тебе взять Лягушонка.
Я слышал, как Эмили выдохнула:
— Ну уж нет!
— Это почему?
— Лягушонок — это бесконечная болтовня, это невозможно!
— Так ведь, насколько я успела заметить, Роберт только и знает, что болтает! Но если тебе не противно идти с ним, изволь, иди, пожалуйста.
Мы шли по Нэрроу-стрит в совершенном молчании. Признаться, я все еще с обидой переживал брошенную Адой фразу, будто я только и знаю, что болтаю.
— Как давно вы работается у своего отца? — спросил я наконец.
— Уже почти три года.
— Три года! — воскликнул я, тряхнув головой. — Это же больше, чем срок, на который приговорили беднягу Оскара!
— Да нет же. Для меня возможность работать — наслаждение. Ну, а для вас, как я понимаю, — она бросила на меня косой взгляд, — работа дело непривычное.
— Ну да. Перефразируя этого великого литератора: единственная работа, к которой надо стремиться, это искусство.
— Гм! Вы, как я вижу, как и многие представители искусств теперь, непомерно превозносите этого человека.
— Что бы кто ни говорил, Оскар Уайльд — гений, величайший человек своего времени.
— Что ж, надеюсь, он оказал на вас не слишком большое влияние.
— Что, собственно, вы имеете в виду?
— Только то, что было бы отвратительно, если б вы подражали ему в… в определенном смысле.
Я остановился:
— Вы заигрываете со мной, мисс Пинкер?
— Разумеется, нет! — Она густо покраснела.
— Потому что, если да, то я буду вынужден пожаловаться вашему отцу. Или, в крайнем случае, Аде, которая куда его грозней.
Я и вообразить не мог, что такое хрупкое существо способно поглотить такое количество пищи. Разинув рот, я глядел, как она уписывала пирог с угрем вместе с картофельным пюре и соусом, дюжину устриц, кусок пирога с форелью, а также тарелку мелких моллюсков с маслом, приправленных петрушкой, запивая все это полупинтой рейнского вина пополам с сельтерской.
— Я же говорила, у меня разгорелся аппетит, — промокая масляные губы салфеткой, сказала Эмили.
— Я просто потрясен.
— Вы будете доедать своих устриц? Или закажем что-нибудь еще?
— Я и не предполагал, — признался я, когда она потянулась к моей тарелке, — что обед с вами превратится в состязание.