Ароматы кофе

— Разумеется, — произнес я озадаченный.

— Не дай им мэня эсть.

— Никто не собирается вас есть, Гектор. Разве что за исключением того проклятого леопарда.

— Как умру, хочу, штоб мэня сошгли. Обещай!

— Говорю же вам, Гектор, смерть вам не грозит. — Поднявшись, я пошел к двери. — Кума? Где, черт побери, носилки? Мы отправимся в Харар, как только масса почувствует себя лучше.

Я вернулся к постели. Врачевательница склонилась над запрокинутой головой Гектора, перехватывая руки, одну над другой, как будто вытаскивала у него изо рта веревку. Дойдя до воображаемого конца веревки, она словно вытащила что-то наружу и отбросила в воздух.

— Спаси-иба… — выдохнул Гектор.

По всему его телу прошла дрожь — я почти чувствовал, как оно борется за жизнь, видел это отчаянное усилие жизненных сил: удержаться, во что бы то ни стало. Снова врачевательница изобразила свое вытягивание и отбрасывание невидимой веревки. На этот раз Гектор только еле заметно склонил подбородок, внезапно у него изнутри с силой вырвался стон. И он затих.

В помощь врачевательнице из деревни пришли другие женщины, чтобы подготовить тело, я же велел людям вырыть могилу. Я ждал у входа в хижину, время от времени отпивая по глотку хлородин.

Из хижины вышла врачевательница с пропитанной кровью одеждой Гектора. Я кивнул на огонь:

— Сожгите!

Она помедлила, потом вынула что-то из одного кармана, протянула мне. Это была пачечка листков бумаги — похоже, письма, перевязанные очень старой выцветшей лентой.

— Спасибо. Возможно, это как раз то, что стоит отправить его родным.

Развязав ленту, я взглянул на первое из писем. На миг мне почудилось, что у меня, должно быть, снова начались галлюцинации.

Адрес отправителя был мне хорошо знаком. Письмо было отправлено из дома Линкера.

Мой любимый Гектор…

Я перевернул письмо. Оно было подписано: «Любящая тебя Эмили».

Я колебался. Недолго. Гектор был мертв, а Эмили — за тысячи миль отсюда. В подобных обстоятельствах угрызениями совести можно было пренебречь.

Мой любимый Гектор,

Когда ты получишь это письмо, я думаю, ты будешь уже на Цейлоне! Как это замечательно — не могу передать, как завидую тебе & как сильно мне хочется бы быть с тобой. Четыре года — это почти целая вечность, — но я уверена, тебя ждет большой успех, и дела на плантации пойдут так хорошо, что мой отец, конечно, забудет про свои возражения до окончания твоего срока. А пока, пожалуйста, пиши мне и сообщай обо всем, что ты видишь, так, чтобы я могла увидеть это твоими глазами и вместе с тобой упиваться каждым мигом. Как я мечтаю вступить в нормальный брак, чтобы быть всегда и везде рядом с тобой, а не разделять жизнь с тобой посредством пера и бумаги! У меня есть атлас, и я каждый день подсчитываю, насколько далеко уже уплыл твой кораблик (сейчас, когда я пишу эти строки, ты уже у берегов далекого Занзибара), и пытаюсь представить то, что видишь ты…

Дальше — больше. И столько еще всего, хотя остальное уже было не так важно. Все было сказано фразой: …мой отец, конечно, забудет про свои возражения…Гектор и Эмили. Помолвка. Это казалось невероятным, но доказательства были у меня перед глазами. Она не просто когда-то была влюблена в Гектора, она любила его физически, безгранично, страстно. Это содержалось в этих любовных письмах, и прежде всего — в пылкости, с которой Эмили описывала их связь, жадное ожидание ею их будущего союза: как это было непохоже на дружеский, но сдержанный тон ее писем ко мне.

Даты на письмах не было, но вычислить ее было нетрудно. Гектор отправился на Цейлон, когда Эмили было восемнадцать. Если вчитаться, между строк проглядывал намек на некий скандал. «Я хотела поехать в Саутгемптон, чтобы тебя проводить, но отец считает, чем меньше сейчас мы будем показываться на людях, тем лучше…»

Я бегло просматривал письма, пока не наткнулся на то, что искал: