Ароматы

Майк смотрел на ее тонкий профиль. Не в характере Ви было жалеть себя. Но, может быть, удар был слишком силен.

— Наверное, я поступила опрометчиво… — Газельи глаза смотрели на него вопросительно.

«Нет, — подумал он, — ты не могла поступить иначе. Ты не могла предать за миллионы дело своей жизни, своих предков, прекрасную традицию, не могла изменить самой себе».

— Нет, я так не думаю, — сказал он вслух.

— Ты считаешь, что я поступила правильно, да, Майк? Разве я могла вступить в этот чудовищный «Мотек»? Миксеры, детские коляски, запасные части к автомобилям, пудинги, колбасы — и в этой куче мои волшебные ароматы!

Майк ласково улыбнулся ей: — Ты не могла поступить иначе.

— Ну, так не о чем и жалеть. Другого выхода не было — с этой мыслью жить легче. Но как жить дальше? — сказала она, оглядывая голые стены. — Мне не с чем начать новую жизнь. И мне жаль того, что я утратила. — Она снова оглядела комнату, вспоминая ее изысканный уют, разноцветное слияние роскоши, ароматы растений зимнего сада. — У других женщин есть дети, семья, а у меня был свой мир — эта комната, эта квартира. Она теперь такая пустая, — закончила она со слезами на глазах.

Майк вздохнул и снова наполнил бокалы. Он хотел поскорее увести ее отсюда, но знал, что торопиться не следует.

— Ви, моя любимая. Взгляни на это по-другому. Жизнь бросила тебе вызов — прими его, ответь ей звоном щита и готовностью к битве.

— Смогу ли я? — Голос ее прозвучал жалобно. Он никогда бы не подумал, что она может оказаться такой уязвимой, такой ранимой.

— Сможешь! — он чувствовал, что должен вдохнуть в нее уверенность. — У тебя есть твой опыт, твой талант, формулы отца. Есть капитал от продажи пентхауза. Я знаю, тебе предстоит немало выплат, но тысяч двести долларов останется. Я не намерен намечать тебе путь — ты это сделаешь сама. Но помни, в твоем активе — твое безупречное деловое имя, твой талант, плюс какая-то сумма денег. А также твоя решимость, твой блеск, твоя красота.

Она прервала его, смеясь: — Ты все перечислил?

— И еще я сам, конечно. Твой скромный, но надежный оплот.

— Самый надежный! — сказала она, гладя его руку. — Но ты сосчитал, что уцелело, забыв невозместимые убытки.

Майк сразу помрачнел. — Да, это проклятое соглашение, которое тебя вынудили подписать. Канальи, мерзавцы! Мартина нашла этого Дьюэна Олкотта — такой адвокат, что и самого черта вокруг пальца обведет. — Его ирландская кровь вскипела. — Ви, разреши мне только сцепиться с ним, и он у меня запищит: «Ой, мамочка!»

— Не выйдет, Майк, — мрачно сказала она. — Я ведь подписала эти бумаги.

— Черт, — на щеках Майка пылал гневный румянец. — Да, ты подписала это подлое соглашение, обязавшись пять лет не вступать в конкуренцию с «Мотеком».

— И если я снова начну дело.

— То этот спрут его задушит. Она заморозят выплаты, причитающиеся тебе за твою долю в «Джолэй».

— Вот поэтому я и продала квартиру. — Теперь она пыталась его ободрить, но по-прежнему чувствовала себя слабой, беспомощной. Подниматься на башню легче, чем упасть с нее и взбираться снова.

— Майк, не обижайся, но я хочу побыть одна и обо всем подумать.

— Ты всегда хотела быть одна, — горько сказал он.

Ви посмотрела на него изумленно.

— Я тебя чем-то обидела?

— Нет. Это просто… — Он как будто говорил сам с собой, и не окончил фразы. «Вот теперь, — подумал он, — я могу обнять ее, пока она слаба и уязвима. Она станет моей». — Ви! — воскликнул он. — Я…

Он шагнул к ней и остановился.

— Да?

«Нельзя, — запретил он себе. — Я любил сильную, гордую женщину, и я не хочу воспользоваться минутой ее слабости. Если она уступит мне, это будет не из любви. Я подожду, пока она снова станет сама собой, станет сильной. Я хочу, чтобы меня полюбила подлинная Ви». — Ничего, — сказал он вслух. — Я ухожу. Но, Ви…

— Да…

— Когда ты захочешь чего-то от меня… я сделаю для тебя все…

Она взяла в свои ладони его лицо. — Я знаю, — сказала она нежно. — Ты — самый дорогой мне человек… Я тебя очень люблю…

Она поцеловала его в кончик носа.

Он не пытался поцеловать ее и молча вышел.

Она снова встала у окна и смотрела на деревья внизу. Летел легкий снег, превращая парк в картину художника-импрессиониста.

«Я — словно мой отец, — думала Ви. — Блестящее начало в ранней юности. Яркий расцвет: у отца в Париже, у меня в Нью-Йорке. Затем падение. От отца я унаследовала гений обоняния — «золотой нос» парфюмера. Неужели я получила от него в наследство еще и какую-то роковую слабость и поэтому тоже буду сломлена в сорок лет?»

В Центральном парке зажглись огни, снег заблестел, и вид из окна Ви стал похож на театральную декорацию. «Может быть, это для меня осветили театральную сцену? — подумала Ви. — Ведь я словно актриса, которая должна сыграть свою последнюю роль».