Артамошка Лузин

- Снег сойдет - вода все зальет. Потонем!

Тимошка приподнял и посадил Войлошникова, но тот, не открывая глаз, вновь свалился. Лицо его распухло, покрылось багрово-синими пятнами, почерневшие губы были плотно сжаты. Тимошка в страхе разжал руки, и огромное тело Войлошникова повалилось на мокрую шубу.

- Хозяин! Солнце, ехать надо.

Но Войлошников дышал часто и порывисто. Тимошка заплакал:

- Неужто погибель?..

Вскоре идти стало трудно: заливала вода, хлюпала под ногами. Только сейчас Тимошка заметил, что вокруг сплошное море воды.

Обезумев от страха, он заорал диким голосом:

- Лови оленей! Погибель! Лови!

По колено в воде, утопая в хлюпкой и вязкой грязи, Чалык с Агадой сумели поймать половину оленей.

Вода наступала. Олени беспокойно вздрагивали, жалобно мычали, озираясь по сторонам своими умными глазами.

Погрузили часть тюков, остальное бросили. Нагруженные олени шли спотыкаясь. Караван медленно двинулся.

На месте стоянки остался Войлошников, а около него бугром возвышались тюки с пушниной.

Агада шепнула Чалыку:

- Лючи хуже волка: покойника бросил, ничего рядом не положил, даже маленького кусочка еды не дал. Как покойник жить будет?

Чалык забеспокоился. Остановил оленей, спрыгнул в хлюпкую студеную жижу и вернулся к месту стоянки. Озираясь по сторонам и дрожа от страха, он подошел к Войлошникову. Ноги Войлошникова покрылись водой, шапка упала с головы. Чалык быстро развязал свою кожаную сумку, из своего запаса сухого мяса отделил несколько горстей и насыпал их кучкой на грудь Войлошникову. Вытащил нож, отрезал кусочек шерсти от парки, в руки покойника вложил палку, шерсть пустил по ветру и сказал:

- В путь ты готов... Больше по земле не кочуй, кочуй там, где луна кочует.

- Эй, - заорал Тимошка, - шевели оленей!

Чалык заторопился. Вокруг блестела и играла на солнце вода. Олень его не шел - мотал головой и пятился. Чалык слез, побрел по воде, ведя за собой оленя. За ним шли Агада с Тимошкой. Длинной палкой он нащупывал путь. Ноги ныли, их будто резал кто острым ножом. Чалык стиснул зубы и шагал, не замечая мучительной боли.

Тимошка оглянул поляну и закрыл глаза: всюду черным лаком блестела вода, и, казалось, караван не шел по земле, а плыл по озеру. Он опустил голову, мысли его путались. "Не судьба, не судьба", - повторял он, а перед ним стояло синее, распухшее лицо Войлошникова. Тимошка вздрогнул: "Господи, господи, смилуйся, прости мои грехи, спаси..."

Олени останавливались все чаще и чаще. Чалык понял, что идти дальше нельзя.

- Вода путь съела, - сказал он Агаде.

- Торопись! - просил Тимошка.

Со всех сторон шумели потоки, из-под ног били гремучие ключи. Олени почти по брюхо брели по воде. Чалык круто повернул оленей и направил обратно, подальше от клокочущих потоков. Олени вяло поднимали ноги и лениво шагали.

Между кочками образовались болотные прорвы - лайды. Это самые гиблые места. С виду лайда - небольшой грязно-желтый кружок, но если в нее попадет олень или человек, жидкая глина засосет и не выпустит жертву из своих смертных объятий.

Первым в лайду попал олень Тимошки. Случилось это вмиг. Олень осторожно шел меж кочек и топких ям. Вдруг он оступился и попал в зловещую лайду. Тимошка отскочил подальше от клокочущей могилы. Олень лениво бился в жидкой грязи. Тимошка испуганно махал руками и кричал:

- Тону!

Подошли Чалык и Агада. Перепуганного и вымокшего Тимошку отвели в сторону от лайды. Он что-то шептал посиневшими губами.

Чалык посмотрел на Агаду:

- Скоро и второго лючи не будет.

Агада вздрогнула. Олень медленно утопал в глине. Скоро он совсем скрылся в лайде, только его голова с большими ветвистыми рогами осталась над поверхностью. Круглые печальные глаза оленя молили о помощи, но люди не двигались с места. Вскоре и голова погрузилась в пучину, и на поверхности остались только его раскидистые рога. Но вот и они исчезли.

Не прошел караван и двадцати шагов, как лайды проглотили еще трех оленей. Чалык метался из стороны в сторону, вглядывался в даль, искал хоть маленький бугорок, чтобы переждать: он знал, что из долины вода так же быстро исчезает, как и наполняет ее. Тимошка обессилел, говорил вяло, отказывался идти дальше, часто падал, барахтался в грязи, плакал. Его вспухшее лицо покрылось бурыми подтеками, обезумевшие глаза блуждали - в них и мольба и угодливая униженность.

- Дружок, - умоляюще бормотал он, едва выговаривая слова распухшими губами, - выведи, спаси... Я хозяин, озолочу, навек осчастливлю... Господи!..

Чалык ничего не слышал.