Артамошка Лузин

- То-то, слышу я, голос у тебя расейский, против наших, сибирских, тих и кроток. У наших сибирских голоса ревущи, грубы, не говорят, а в барабан бьют.

- Ну, а как Расея? - интересовались ватажники.

Мужик замотал кудлатой головой:

- Ой, не спрашивайте, милые, и не расспрашивайте! Горько! Горше полыни...

- Отчего ж так?

- Сгинула Русь-матушка! - заохал мужик. - Истощилась земля, обнищала, иссохла в камень. Ждал народ дождя. И вот затмилось ясное солнышко тучей, к не разобрать стало - не то день, не то ночь, сплошная темь. Обрадовался народ, да рано. Упала та черным-черная туча на землю не дождевыми обильными каплями, а червем смрадным...

- Червем?..

- Именно, милые, червем-обжорою. Изничтожил тот проклятый червь все сущее на земле: травы сенные, цветы, злаки хлебные, листья древесные и даже иголки с лиственниц, елок и сосен ободрал.

Мужик передохнул и опять зашамкал:

- Голод косить начал и животину и народ. Кинулся тогда народ в бега на все четыре стороны. От черной смерти спасаясь, иные ударились в убийство и разбой - то грабежники, иные в лесах дремучих укрылись - то шатуны тихие...

Насупились ватажники. Мужик закашлялся, обвел мутными глазами сидящих:

- И пошло по Руси смятение великое и вере церковной шатание, и раскол умножился. Стали к богу обращаться кто как вздумает: кто крест кладет ото лба на грудь, кто до пупа, кто два перста складывает, кто три, а иные чуть не кулаком молятся... С той поры махнули мы на все рукой и пошли по божьему пути.

- А куда ж тот путь ведет? - спросил Филимон.

- К смерти, мил человек, к праведной смерти. Путь един, другого пути человеку не дано.

- Да-а... - протянул Филимон.

- Худ и наг человек, в чем душа трепыхается, - покачал головой один из ватажников.

Мужик устало опустил голову:

- Отощал, милые, смертельно!

- На, пожуй, - дал мужику ватажник затасканную корку хлеба.

Мужик схватил и сунул корку в рот.

- Много ль вас, отшельников?

- Сотни были, да померли. Остались считанные души - не более трех десятков.

- Веди! - скомандовал Филимон.

- Куда? - испуганно заморгал мужик.

- Где жилье ваше, туда и веди!

- Такового не имеем: в ямах живем.

- В ямах?

- Аль не имеете чем дерево срубить? Отчего стали кротами земляными?

- Живем, как бог велит, - с достоинством ответил мужик, - а не так, как самому надобно.

- Веди и кажи, где те ямы!

Мужик неподвижно сидел, потом жалобно простонал:

- То не можно. Оставьте богово богу, не мешайте людям смерть принять... Не тревожьте...

- Артамошка! - крикнул Филимон. - Дай-ка человеку соли.

- Сколь?

- Сколь унесет.

- Не много ли, тятька? Не столь богаты солью.

- Делай! - рассердился Филимон.

Артамошка принес мешок соли и легко сбросил его с плеча под ноги мужику. Мужик впился костлявыми руками в дерюжный мешок и торопливо поволок его в тайгу. Сделал несколько шагов и упал, оглянулся, вновь вцепился в мешок, вновь упал от бессилья. Ватажники вздумали помочь ему, но он зарычал зверем, замахал руками: никого к себе не подпускает. Как муравей, вертелся он около мешка и волок его по земле.

Вскоре из темного леса показались люди. Выглядывая из-за деревьев, они моргали глазами испуганно и дико. Ветер трепал всклокоченные бороды и седые космы, спадающие до плеч. Ватажники звали:

- Эй, лесовики! Вылезайте из нор!

- Вылазь, не бойсь!

Несмело стали выходить из леса люди с желтыми, морщинистыми, измученными лицами. Рваное тряпье да обрывки затасканных звериных шкур едва покрывали серые тела. Главаря искали долго. Отыскали в одной из земляных нор, что вырыты были отшельниками около Черного озера. Стоял он на коленях в липкой грязи и молился за упокой своей души и душ отшельников, которых уже давно не считал в живых. Его белая борода спадала чуть не до пояса, ветер трепал седые волосы. Маленькие живые глазки светились из-под нависших бровей. Длинные высохшие пальцы отливали синевой, как у мертвеца. Старец бормотал себе под нос:

Ветры буйные, гулящие.

Бури дикие, свистящие,

Облетели вы сини горы,

Облетели степные просторы,

Рыщете вы дьяволу на потеху,

Страшно на земле человеку,

Худо!

Смерть! Смерть! Смерть!..

Старец припал к земле лбом и долго бормотал непонятное.

- Этот? - громко спросил Филимон.

- Потеха! - засмеялся Артамошка.

- Тише! - зашипели отшельники и, пугливо озираясь, стали усердно молиться.

Артамошка ухмылялся, хитро щурил глаза.

К нему наклонился отшельник, в самое ухо зашипел:

- Ой, отрок, неладное творишь!

- Эй ты, поп! Вылазь! Ишь, вожак, в яму забился! - сердито говорил Никита Седой.

Отшельники затряслись в испуге. Старец повернул голову, сверкнул глазами и дал знак, чтобы не мешали.

- Гриб червивый, - не вытерпел Никита, - разве поп может в вожаках быть!

- Святой, - тряслись в страхе отшельники, - за всех с богом беседует!

- Без еды и пищи живет, век молитвой кормится...