Артамошка Лузин

Барабаны стихли. Толпа умолкла. На помост вывели бунтовщиков. Они стояли, плотно сбившись в кучу. На помост взошел сам воевода, за ним письменный голова, за письменным головой - поп с крестом и кадилом. Воевода поднял руку вверх, письменный голова развернул бумагу, свернутую в трубку, и стал читать указ. Читал долго, нараспев. Тишина нависла над толпой. Лишь ласточки, купаясь в синеве неба, с криками рассекали воздух черными крыльями.

Письменный голова тянул:

- "Казнить всенародно главного зачинщика, вора, грабежника и бунтовщика с его разбойными сподвижниками. Воздать каждому по его воровским делам. Царского преступника Филимошку Лузина казнить смертной казнью через усечение головы, а его сообщников - бить кнутом и отсечь каждому правую руку, чтоб в разбойных делах были бессильны..."

Прочитав указ, воевода и письменный голова сошли с помоста, встали поодаль. Поп пел молитву, кадил приведенных на казнь едким дымом и, сунув каждому к губам медный крест, наспех перекрестил и поспешно сошел с помоста.

- Зачинать? - нетерпеливо прохрипел Иван Бородатый, кинув волчий взгляд в сторону воеводы.

Вновь ударили барабаны, да так громко, что застонала земля. Ватажники наскоро попрощались друг с другом. В толпе кто-то всхлипнул и замер. На помост вскочили два подручных Ивана Бородатого - здоровенные, краснорожие парни: Семка - сын Ивана Бородатого да Петрован Гущин - казака Гущина приемный сын. Семка дерзко оглядел толпу. По толпе пробежал приглушенный говор:

- Ишь, подлое отродье, по отцовской дороге шагает, глазищи таращит!

- Шш...

- Зажирел, подлый, на людских кровях!

- Тише! - одернули смельчака.

Семка по-отцовски широко размахивал непомерно длинными руками, крепко держал новенький, с широким лезвием топор. Стоявший впереди мужик сплюнул на сторону:

- Выкормок подлый, змеиный глаз... Гляньте, как у него ноздри-то вздулись - кровь чует...

- Замолчи, Еремка! - Сосед дернул за рукав не в меру осмелевшего мужика.

- Шш... Быть тебе, Еремка, на плахе. Проглоти язык!

Еремка умолк.

Петрован Гущин явно смущался. Топор держал неловко, шагал по помосту нетвердо, головы не поднимал.

Воевода махнул посохом. Филимон с трудом выпрямился и обратился к народу:

- Люди! Не вспоминайте худом! За волю святую кладу голову!

По толпе прокатился ропот и тут же смолк. Воевода нервно дергал ус. Иван Бородатый блеснул глазами, навалился всем телом на Филимона. Голова Филимона легла на плаху. Семка держал Филимона за спину, Петрован стоял сбоку. В толпе раздался вопль. Волной прокатился гул. Иван Бородатый вытер руки полотенцем, деловито спросил у письменного головы:

- А теперь с которого зачинать?

- Все едино, хватай любого...

Иван Бородатый и подручные схватили впереди стоящего ватажника, поволокли к плахе. Рубить руки - дело меньшее, и эту работу доверил Иван Бородатый своему сыну Семке.

...К закату солнца палач с подручными закончил свое кровавое дело. Народ медленно расходился. Озираясь в страхе по сторонам, шептались мужики и бросали суровые взгляды в сторону черного воеводского двора. Купцы и служилый люд восхваляли воеводскую твердую руку, его крепкий порядок.

* * *

...В воскресный день воевода давал победный пир. Ходил воевода в легком хмелю, гордый, веселый. Он хотел дать такой пир, какой не видывали иркутяне никогда.

- Будет пир, - хвалился воевода, - такой, как бояре московские делают.

Он сам бегал на поварню, поучал поварих даже самым мелким поварским делам. Поварихам и стряпухам наказал он строго-настрого, чтоб был обед подлинно боярский.

- Если же, - грозился воевода, - не по душе аль не по нраву гостям моим придутся ваши жаркие, варенья, соленья, пироги и прочие кушанья, быть вам всем до едина битыми!

На поварне день и ночь шипело и жарилось, чад и пар застилали глаза. Повариха с подварками, стряпухи с подручницами бегали как сумасшедшие, натыкались друг на друга, кричали, ругались до хрипоты. Старшая повариха даже с лица переменилась, ходила злее волчицы. Повар Федосей, большой мастер по соленьям и жарким, удосужился испортить двух баранов да пересолил до горечи рябчиков. Всю эту порчу от воеводы скрыли.

Заветный день наступил.

С утра на воеводском дворе суетились, бегали люди. Длинные столы покрыли толстыми узорчатыми скатертями и густо заставили кушаньями. Виданное ли дело: одних горячих кушаний двадцать перемен, холодных закусок не перечесть, сластей разных - тьма! Стол вышел - глазом не окинешь. Одно слово - боярский стол.

Позвал воевода самых знатных гостей: купцов именитых да родовитых, служилых людей высших чинов. Священных особ тоже не обошел: пригласил трех попов и дьячка, своего любимца.

Гости садились по чину и по обычаю семейному: знатные - с правой стороны от воеводы, а их жены - по левую мужнину руку. Женщины пришли наряженные в яркие сарафаны, кацавейки с лентами, в широких сборчатых юбках с бахромой и кистями цвета спелых ягод либо степных цветов. Все густо набеленные, еще гуще нарумяненные, повязанные цветистыми платками.