Артамошка Лузин. Албазинская крепость

Деревянная резная чаша ходила по рукам: шипело заморское вино, кипел мед крепкий; пеной, как снежной шапкой, вздымалось пиво пьяное, пиво черное, пиво на меду.

Лихо. Весело. Пьяно.

Сидел воевода радостный, видел он, что гости от удивления таращили пьяные глаза на каждое новое блюдо. Воевода ухмылялся в бороду: «Удивление-то впереди!» Служки застольные понимали и не сводили с воеводы глаз.

Желанный час наступил. Широко распахнулись двери, и шестеро слуг осторожно внесли в гостиную огромный пирог, испеченный в виде государева орла.

От удивления гости так и обомлели.

— Невиданное чудо! — обнял поп пьяного дьячка.

Тот пробормотал невнятное.

Воевода поднялся, бороду широкую разгладил:

— Вот я каков! Да! Монголов повоевал? Повоевал! Грабежников изловил? Изловил! Вора Филимошку Лузина сказнил? Сказнил! Семя его подлое вывел? Вывел! Вот я каков государев слуга…

Воевода еще что-то хотел сказать, но в это время принесли бочонок с дорогим вином. Гости сорвались с мест, похватали чарки, чашки, кубки — кто что успел — и набросились на бочонок. Воевода лениво опустился на скамью.

В это время вбежал перепуганный казак:

— Батюшка воевода, беда! Ватага!

Гости вскочили с мест. Воевода остановил их и, обращаясь к казаку, сурово спросил:

— Чья ж та ватага?

— Лузинова ватага!

— Дурень, выспись! — заорал воевода.

Поп сказал с усмешкой:

— Истинный дурень: Филимошка в аду кромешном на вечных мучениях, до ватаги ли ему! Выпьем, дьяче!

Гости нехотя сели на свои места, вновь принялись за еду. Казаку подали чарку вина, вытолкали за дверь.

Воевода хохотал:

— Упился казачишка, мертвого за живого познал! Смехота! Умора!

Некоторые из гостей хихикнули в кулак, но веселье больше не возвращалось.

Письменный голова, гонимый сомнением, торопливо вышел из-за стола. Он велел отыскать казака, который прибегал с дурной вестью. Казака отыскали. Письменный голова недолго говорил с ним, вошел в гостиную отрезвевший, сумрачный. Воевода раскатисто хохотал и тянулся с ножом к пирогу. Письменный голова подошел к воеводе и зашептал ему что-то на ухо. Воевода поспешно бросил нож и вместе с письменным головой отошел в сторону.

— Казачишка тот правду говорил!

— В чем же та подлая правда? — сощурил злые глаза воевода.

— Ватага…

— Ватага? — рассердился воевода. — Откуда ж та ватага, коль я ее повоевал?

— Лузинова ватага! — испуганно моргал глазами письменный голова.

— И ты упился, Никитка: бормочешь глупое!

— Сы-ын… Артамон Лузин, — сказал письменный голова.

— Сын? — перебил воевода и округлил удивленные глаза. — Своими очами видел: сверзилось то поганое семя со скалы в бездну бездонную… Обрел тот беглый служка смерть скорую.

— То обман, то подмена!

— Обман? Жив, говоришь? Да как так?

— Жив Артамон Лузин! Казачишка своими глазами разглядел. В отца своего, говорит, обличьем вышел: такие же озорные глаза, воровская головушка, смелости неудержимой…

— Жи-ив?! Воровское племя! — прошипел побелевшими губами воевода.

Широкий лоб его вспотел, дергалась бровь. Неловко шагнув, он грузно сел на лавку.

Так никто и не отведал воеводского подарка — царского пирога. Гости торопливо расходились.

По слюдяным оконцам плыли темные пятна. Небо, черное от дыма, нависло над землей, придавило ее. В воздухе запахло гарью. Слышались отдаленные выкрики людей. Надвигалась гроза.

На востоке вспыхнуло красное зарево, огненные языки взметнулись в поднебесье. Эхом прокатилось над городом:

— Лузинова ватага!..

Затрещали и повалились широкие ворота воеводского двора.

Воевода не успел отскочить от узорчатого оконца. Посыпалась слюда, грохнулась рама, и воевода, хватая руками воздух, замертво упал под стол на расписной, китайской работы ковер.

АЛБАЗИНСКАЯ КРЕПОСТЬ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Драгоценная тварь

Древний городок Мангазея стоял на берегу реки Таза, на перевале к великому Енисею. Обосновался тут царь московский неспроста: царские воеводы исправно собирали с покоренных сибирских народцев соболиный ясак в государеву казну.

Быстро расцвела Мангазея, тянулись к ней за счастьем купцы, ратные и служивые люди, промышленный и гулевой народ.

Жили царевы люди привольно.

Только недолго цвела Мангазея. Промышленные людишки, звероловы лесные нашли места новые, богатые, звериные, реки рыбные и пути от Москвы ладные. Мангазея захирела.

Умирала Мангазея худой смертью: спешно разбегались людишки, вслед за ними торопливо бросали лавки купцы, рушились заезжие избы; доживал последние дни и кабак, что стоял на бугре возле самой реки Таза. Около кабака утоптана земля гладко. Решались тут жаркие споры. Каждый стоял за себя как мог: кто кулаком, кто дубьем, кто чем попало.

Но что было, то прошло.

Горячее гулевое место, и кровное и побойное, опустело.

…Спит река Таза, метут снеговые вихри, и растут белые курганы, хороня под собой заветные тропы.

Тихо вокруг. Даже собаки умолкли.